Глаза на том берегу - [28]

И в самом деле, перед обедом приплыла на лодке с соседским взрослым парнем мать. Увидев Саньку, она всплеснула руками и обняла его за усталые плечи.

— Ох, отец, отец, — сказала с укоризной деду, — как чуяло мое сердце, устроишь что-нибудь…

— Мам, а здесь хорошо, — сказал Санька, — оставайся с нами.

Мать посмотрела на него даже без удивления, даже без какого-нибудь недовольства, а лишь сказала просто, как всегда говорила, не сомневаясь, что ее послушают:

— Мы сегодня уже домой едем.

Они и вправду уехали домой. На станции, когда ждали электричку, мать расспрашивала Саньку, не болит ли у него что. У Саньки ничего не болело, и это, казалось, расстраивало мать. Но когда они уже подъезжали к городу, он вдруг почувствовал себя уставшим и одиноким и захотел заболеть. А уже в троллейбусе мать приложилась губами к его лбу и сказала:

— Так я и знала. Вот, у тебя уже температура. Это надо же придумать — заставить ребенка спать на голой земле…

Глаза на том берегу Рассказ

Днем даже на середине реки было жарко. И брызги, постоянно летящие вверх на частых перекатах, доставляли только удовольствие. Но стоило солнцу скрыться за лесистой горкой, как промокшая одежда давала себя знать — холодила тело и зубы начинали мелко стучать.

Темнота обычно наступала быстро. Каких-то пятнадцать-двадцать минут — и все вокруг становится сплошной темной массой, сплошной темнотой. Она кажется почти осязаемой, эта темнота. Протяни руку, рука в ней увязнет. Но пройдет еще десять минут — и на черном небе вспыхнут удивительно большие, серебристо-мохнатые звезды, небо поменяет расцветку, из черного станет темно-синим, а еще через несколько минут выкатится, высвечивая контур какой-то из гор, желтоватая, с мечтательно темнеющими щербинками луна. Желтеть луна начала несколько дней назад. До этого она была такого же чистого цвета, что и звезды, так же блестела и давала четкую тень.

Было еще светло, когда они оставили один плот у деревни, нужно было купить хлеба и соли, а сами на двух других поплыли засветло выбирать место для стоянки. Перекатов в этих местах было немного, по реке шли легко и быстро, весла брали в руки только на поворотах, чтобы двумя-тремя гребками сбить силу инерции и удержать плот в струе течения. И хотя Большой Инзер такая река, где зачастую следующий поворот начинается тогда, когда не успел кончиться предыдущий, плыть было не трудно.

Несколько раз вдалеке над горами вспыхивали зарницы. Они на какую-то ничтожную долю секунды освещали кусок пространства между небом и землей, и гасли, чтобы через несколько минут вспыхнуть в другом месте. Где-то в той стороне начали собираться тучи.

— Гроза будет… — сказал Тим.

— Стороной пройдет, — ответил Боб. — Нас не заденет. Ветер в сторону.

Они остались на своем плоту вдвоем. Брат Тима вместе с ребятами с третьего плота задержался в деревне.

Место для стоянки, более-менее подходящее, нашли, когда только начало смеркаться. Берег с левой стороны был пологий, с небольшим, метра в два, два с половиной в ширину и метров с десяток в длину, галечным пляжем. Лес по берегу не густой, но поляна, где можно поставить палатки, пряталась в глубине деревьев, метрах в тридцати от берега. Третий плот ждали вот-вот, но с него можно было бы заметить костер на поляне только тогда, когда он поравняется с галечным пляжем. И ребята не успели бы справиться с течением, не смогли бы вовремя остановиться. И кто знает, где они смогут остановиться ниже по течению. До такого места, может быть, еще плыть и плыть в темноте.

— Придется караулить, — сказал Боб.

Только загорелся костер, и сразу же пришла темнота, словно обменялся дневной свет на красные блики пламени. Лес вокруг был хвойным, дрова, соответственно, смолье, и горели с треском, с желанием, выбрасывая вверх, словно выстреливая, снопы искр.

По дороге к берегу Тим два раза споткнулся. Сначала зацепился ногой за камень, потом угодил в какую-то ямку. Оба раза на левую ногу.

«К несчастью, — усмехнулся он. — Случится что-то».

Он не был суеверным и не верил в приметы. И не верил, что может что-то случиться. Просто, говорил сам себе иногда, порой даже сам, специально старался выискивать приметы, чтобы заставить себя или бояться, или верить, или еще что-то ощущать такое, что не поддается точным формулировкам. Это была его собственная, лишь для него одного существующая игра, давно вошедшая в привычку.

Тим вышел на галечный пляж. Бегущая волна шуршала о камни со странным приговором, словно картавила. Ниже по течению разноголосо шумел перекат, но легкий ветерок этот шум относил, и он едва-едва слышался. Река в этом месте была шириной метров в тридцать. Противоположный берег (сейчас его не было видно, но Тим помнил это) очень крут, лес подступал к самой воде.

Наклонившись, Тим выбрал гальку с обточенными плоскостями и запустил ее по реке. Он видел несколько блинчиков, которые сделал камень, потом все скрыла тьма. Примерно в направлении полета камня он и пошел в реку. Самое глубокое место около таких берегов, как он помнил, было обычно чуть выше колен. Где-то на середине реки вода прижала толстую резину сапог к ногам, обволакивая своей силой мышцы, отчего ноги казались тяжелыми, непослушными, словно бы чужими. Здесь шла самая сильная струя течения.