Глаза колдуна - [86]

– Знаю, – грустно улыбается Клеменс. – И я всего лишь сосуд для нее, если не стану ей пользоваться.

«Так не пользуйся, – молит Атлас. – Оставь все как есть!»

Клеменс его не слышит. Не видит, не думает о том, как бесповоротно ломает себе судьбу. Ведьма, не иначе.

– Но я желаю смерти убийце Шона, – говорит она. – И отныне мои желания будут сбываться.

#31. Жертва богине войны

Теодор с раздражением трет рукой переносицу, и Клеменс замечает багровое пятно на его стертых костяшках.

– Подрался?

Он отнимает ладонь от лица, смотрит на собственные пальцы с удивлением: по ободку кольца протянулась широкая царапина.

– А, – хмыкает он, – решил почесать рукой асфальт.

Это из-за нее: когда Персиваль оттолкнул тело Шона, оно ударилось о железную решетку моста и полетело вниз, в реку. Клеменс бросилась к нему, будто могла чем-то помочь, и Теодору пришлось встать у нее на пути, чтобы она в одиночку не прыгнула вслед за другом. И вдвоем они упали под ноги убийце, слыша его странный гортанный смех.

Клеменс гонит прочь всплывающие воспоминания, их пугающие образы, моргает. Может, лицо этого маньяка не будет преследовать ее в кошмарах, если она попросит об этом вслух?

– Пусть не снится мне, – шепотом говорит она и на вопросительный взгляд Атласа не отвечает. Уходит в ванную, методично открывает там все ящички и полочки, чтобы отыскать аптечку.

Собственные дерганые движения напоминают ей недавнюю историю, приключившуюся с теми же действующими лицами в антикварной лавке. Клеменс фыркает.

– Где же ты… Найдись, пожалуйста, – кусая губы, зовет она. Белая коробка с красноречивым крестом находится почти тут же в дальнем углу шкафчика.

Клеменс возвращается в спальню и обрабатывает рану на руке Теодора под задумчивые бормотания Бена по ту сторону экрана ее ноутбука.

– Хорошо, – говорит англичанин, глубоко и шумно вздыхая. – Хорошо. Допустим, у тебя есть эта суперсила. Ей-богу, я как в комиксах оказался…

– Бен.

– Да-да. Допустим, ты джинн, исполняющий собственные желания. Почему тогда ты с детства этим не могла пользоваться?

Клеменс кривит губы и качает головой в сторону Атласа.

– Теодор?

Он недовольно отворачивается, оставляя в ее власти свою раненую ладонь. Он так злится на Клеменс, что даже не скрывает этого.

Это нелогичное, не подходящее их ситуации поведение Клеменс готова списать на привычную бессмертному реакцию, если бы Атлас не смотрел на нее с таким испугом.

– В детстве у нее не было стимула. Триггера, который послужил бы толчком к раскрытию ее… «талантов», – Теодор поджимает губы и шипит, когда Клеменс задевает пропитанной спиртом ваткой ссадину на его руке.

– Извини, – без сожаления шепчет она.

– А как же мисс Карлайл? – спрашивает Бен. – Уж она-то тебя всегда ограничивала.

Клеменс и Теодор смотрят друг на друга с одинаковым пониманием.

– Вот именно. Она в нашей семье всегда была главной ведьмой. – Клеменс усмехается, откладывая в сторону аптечку, и поднимает взгляд к Бену. – Еще не понял? Если я ведьма, то моя мама – тем более. Кому, как не ей, меня сдерживать?

Паттерсон охает. Да уж, не самая лучшая новость. Клеменс чувствует, что ей стоит пояснить свои обвинения, и, возможно, они не настолько оправданны, как она думает, но обелять имя матери совсем не хочется. Знала она или нет, что, заставляя дочь играть по своим правилам, использует совсем не материнские методы?

Теперь Клеменс не даст ей такой возможности. Персиваль неспроста выбрал когда-то Оливию, верно? Все женщины семейства Карлайл так или иначе могли оказаться ведьмами, но в конечном итоге безумец пришел к Клеменс.

Это значит, что Клеменс сильнее матери.

– Ну и что мы имеем? – Бен устало трет ладонями лицо. – Разве Клеменс не может щелкнуть пальцами, чтобы этот ублюдок сдох?

– Следи за словами, – шипит Теодор. – Не может. Это так просто не работает.

– Откуда тебе об этом известно?

– Представь себе, я…

Ох. Клеменс оставляет препирающуюся парочку наедине с их проблемами, а сама идет в комнату матери – к ее компьютеру.

Оливии не было дома, когда она проснулась, и Теодор сообщил лишь, что та направилась в полицейский участок. Все, что Клеменс услышала, это «О ней позаботится служба безопасности, она наняла охрану», «Тебе не стоит беспокоиться, она не пострадает» и невысказанное, послужившее лейтмотивом всем настойчивым заверениям ирландца: «Ему нужна не Оливия, ему нужна ты».

Несмотря на спокойствие Теодора, девушка считает, что он чересчур самонадеян: Шон тоже служил Персивалю лишь приманкой на поводке – и где же он теперь? Клеменс не хватает смелости, чтобы взглянуть правде в лицо. Все, кто ее окружает, сейчас в опасности.

«Нет, – думает она, сердито мотая головой. – Если оградить их, отослать подальше, то…»

Додумать мысль Клеменс не спешит. Если оградить всех, кто рядом, то – что? Вряд ли Персиваль будет гоняться за каждым ее другом, только чтобы досадить, а вот чувство незащищенности, которое он поселил в ней одним лишь спектаклем с Шоном, уже захватило все ее существо. В таком случае своего этот маньяк добился. Стоит ли ему продолжать сеять панику?

Клеменс тяжело садится на кровать матери, скрещивает по-турецки ноги. Она не хочет признаваться в том, что, помимо ярости, испытывает еще и глубокий, укоренившийся внутри ее тела страх, и его не вытравить простыми мерами безопасности. Запереть все двери и окна в доме, отослать подальше друзей и родственников или уехать самой – все эти действия не приведут ее к ожидаемому результату. Почему-то ей кажется, что бледные глаза Персиваля следят за каждым ее шагом, где бы она ни была.