Глаза колдуна - [105]

Клеменс видит лица довольного собой Персиваля и раздраженной – снова раздраженной не к месту – Элоизы сквозь мутную пелену. На глаза наворачиваются слезы, она зажимает рот рукой и медленно зажмуривается, боясь, что опять провалится в лимб, навязанное горькой травой забытье, проживая последние мгновения чужой жизни. Той рыжей девушки, совсем юной, влюбленной до беспамятства в человека с лицом Теодора.

Она до сих пор слышит его крик и мольбы, и ругань жестоких братьев Конноли, и плач коренастого юноши с коротким шипящим именем. Она до сих пор проговаривает про себя последние слова Клементины и не может остановиться.

«Живи, Серлас, свободным».

– Что это значит? – шепчет Клеменс, спотыкаясь об порожек под аркой и припадая на спинку старого кресла. Она упирается в него руками, не замечая пелены слез – та размывает очертания мебели в гостиной и фигуры Элоизы и Персиваля, – и опускается в кресло.

– Что значат ее последние слова? – повторяет Клеменс. – О чем она говорила?

Персиваль не может сдержать очередной улыбки-ухмылки. Элоиза фыркает, поднимается с дивана и уходит из комнаты мимо девушки. От нее пахнет горькой травой, из который был приготовлен чай, – «зельем знаний». Клеменс хмурится.

– Миссис Давернпорт приготовила для тебя ценный отвар, малышка. Не будь с ней так строга, она совсем не такая бука, какой кажется, просто устала.

– Если бы ты мешал какую-то дрянь в котле один год и один день, ты бы тоже устал, Перси! – сердито говорит Элоиза из кухни. – Подумать только! Зелье знаний, ха! Целый год подготовки ради высшей цели, божественной, Балор ее задери, благодати! А в итоге спустить все на нелепую девчонку – на нее!

Клеменс слышит ее сердитые причитания, но понимает, что для ее ушей они не предназначены.

– Она тоже должна вам что-то? – спрашивает девушка, и Персиваль, скрестив на груди руки, медленно качает головой.

– Нет, что ты. С миссис Давернпорт мы заключили особую сделку. Она помогает мне с нашим долгоиграющим зельем, а я отдаю ей желанное. Не стоит тебе задумывать об этом, Клементина. Вернемся к твоему вопросу.

Отзвучавшие в далеком прошлом слова вновь жгут губы Клеменс, и она подается вперед, безбоязненно склоняясь к Персивалю.

– Вы мне расскажете?

– Нет, – на выдохе произносит тот; Клеменс слышит издевку в его голосе, но терпеливо ждет продолжения. – Ты сама все расскажешь. Мне и Теодору, когда он до нас доберется.

Клеменс снова хмурится. Кусает губы, сжимает вспотевшие руки в кулаки. Персиваль не предлагает: все это звучит угрозой. И ее пугает настойчивость, с которой он подталкивает ее разгадывать загадки из прошлого, когда у нее нет никакого желания это делать.

– Я дам тебе подсказку, – благосклонно говорит он и дарит ей еще одну усмешку. – Она совсем простая для такой умной девочки, как ты. Какое проклятие самое сильное? Подумай хорошенько, ответ кроется в твоих новых знаниях.

Тягучая, как болото, память на этот раз изменяет ей: Клеменс хочет заглянуть внутрь себя, но чужие воспоминания, до того яростно атаковавшие ее яркими нежеланными образами, теперь прячутся по углам сознания. Она пропускает сквозь себя слезы Клементины и надрывный крик Серласа, спускается по воронке этой боли ниже, в глубины чужой памяти, мутной и топкой.

– Имя, – выдыхает она наконец. – Самое сильное проклятие – это имя.

Персиваль хлопает в ладоши, его глаза, неотрывно следящие все это время за Клеменс, теперь блестят; он широко улыбается и почти смеется. Но она останавливает его энтузиазм внезапной фразой:

– Я поняла. Я хочу заключить с вами сделку.

***

К Трали Теодор подъезжает с упавшим сердцем и раскалывающейся головой. Травяное пойло Саймона спасло его от тошноты, но не отменило того факта, что Атлас получил пулю в лоб и теперь вполне резонно расплачивается за это мигренью. Кровь стучит у него в ушах, он ловит себя на бессмысленной злости – во всем виноват чертов город, куда он поклялся не возвращаться никогда в своей жизни, даже если жить ему предстоит тысячу лет и еще три года.

Он просит таксиста высадить его на юге города, прямо у набережной. Раньше здесь не было ничего (пастбища заканчивались до изгиба реки, и дальше отсюда шли неухоженные территории – город официально заканчивался каменной чертой ограды), и через Ли был переброшен один-единственный мостик… а теперь Теодор с раздражением отмечает благоустроенный берег, одинаково белые аккуратные дома в три этажа с одинаковой же черепицей и отрезанные все той же оградой ярко-зеленые поля по другую сторону реки. Он переходит через мост и идет вдоль жилых домов на запад. Ветер дует ему в спину, будто подгоняя – быстрее, быстрее!

Теодора разрывает от противоречивого чувства: ему следует поспешить и найти Клеменс в целости и сохранности; ему следует остановиться, осмотреться в месте, с которого началась его история. Ноги его не слушаются и идут медленно, вяло, а голова гудит.

Дорога ведет Теодора в Уайтхолл, и он знает, где именно Персиваль будет поджидать его: даже если умозаключения Атласа насчет его природы не найдут оправдания, встреча неизбежно случится именно там. На полях Уайтхолла, где когда-то давно были леса, где британские войска сражались с ирландцами и во множестве гибли люди.