Глаз Лобенгулы - [30]

* * *

Когда ограда госпиталя скрылась из виду, отряд сделал короткую остановку. Из лесной чащи кафр вытащил ручной гранатомет, несколько походных рюкзаков и пару винтовок. Вещевой мешок Боева хотел забрать гигант Уно, но старпом с самым решительным видом не позволил. Так начался их путь, растянувшийся в итоге почти на две недели.

Впереди, метрах в пятидесяти от основной группы, вышагивали двое доселе незнакомых Боеву парней с настороженными взглядами и новенькими АК наперевес. За ними трусили санитары, держа носилки не в руках, а прикрепив их к спинам с помощью широких брезентовых лямок, крест-накрест перетягивающих плечи. На носилках с мешком под головой полулежал старпом, справа семенил кафр, заботливо отгоняющий от него мух и москитов. Далее следовал Мунги, подле которого вышагивал гигант, безропотно волокущий на себе рюкзаки с припасами. Замыкали шествие бойцы охраны с гранатометом.

Привалы устраивали примерно каждые полтора-два часа. Носилки ставили в тень, воду, кусок вяленого мяса антилопы, фрукты и похожие на печенье маленькие лепешки из грубой муки раненому предлагали в первую очередь. Мунги лично следил за тем, чтобы старпом не испытывал никаких неудобств. Однако Владимир Васильевич продолжал держаться настороженно. «Что-то здесь не так, — сверлила голову тревожная мысль. — Вряд ли Мунги нечего больше делать, кроме как выступать в роли сиделки возле бывшего пленника… И вообще, где его отряд? Почему он путешествует со столь малочисленной охраной? Куда исчезла его шикарная новенькая форма? Зачем, наконец, сбрил бороду?»

На третий день пути остановились на ночлег вблизи небольшого, бившего из-под скалы источника, живописно обрамленного невысокими деревцами, похожими на русские ивы. Здесь старпома ожидал настоящий праздник — купание! Когда его опустили в выложенное камнями узкое ложе примитивной ванны, он едва не заплакал от счастья. И пусть под рукой не оказалось ни мыла, ни шампуня, а мочалку заменил вываренный в котле пучок длинных узких листьев какой-то травы, всё равно блаженство от водной процедуры было непередаваемым! А слезы, которых так и не удалось сдержать, легко сошли в вечернем полумраке за водяные брызги…

И когда джунгли накрыла знойная звездная ночь, Владимир Васильевич долго еще не мог уснуть. Вспоминал дом, жену, дочь, друзей, коллег по работе, тещу… Лица в воспоминаниях виделись отчего-то нерезкими, словно полустертыми, и это пугало, отгоняя сон еще больше.

Вдруг со стороны догоравшего костра до Боева донеслись приглушенные голоса. Разговаривали гигант и кафр. Припомнив немудреную армейскую хитрость, старпом свернул валявшийся неподалеку кусочек картона конусом и вставил его в ухо, направив раструбом в сторону беседующих. Голос кафра, как у большинства щуплых людей, был достаточно высок и разносился дальше. Гигант же сидел спиной, и его низкий бас, словно растворяясь в пространстве, доносился в виде не очень разборчивого бормотания. Тем не менее несколько фраз из их диалога крайне озадачили Владимира Васильевича.

— Как думаешь, — интересовался кафр, — когда мы наконец избавимся от этого…?

— …дальше… завершит…

— А… Иноди… нашу хитрость… не обманешь?

— Команданте хит…

— …потом с Морганом?

— …гиенам…

— Он, наверное, думает, что мы всю жизнь на руках его носить будем…

— …ошиб… приказать… беречь его…

— Но «Глаз Лобенгулы» стоит того… любые усилия… потрясающий!

— …богатство… есть… много коров и женщин…

Костер, исчерпав запас топлива, погас, головы подручных сблизились, и больше Боеву ничего разобрать не удалось.

* * *

На следующий день в группе произошли некоторые изменения. Рано утром Мунги распрощался с санитарами, выдав каждому по несколько крупных купюр. Для обычных носильщиков это была слишком щедрая плата, и Боев сделал вывод, что деньги им выплачены в основном за молчание. Тот день запомнился еще и потому, что выход в путь задержался почти до полудня. А перед самым обедом к месту стоянки прибыла телега, запряженная двумя быками. Правил ею возчик лет восьмидесяти с курчавой седой бороденкой и грязным тюрбаном на голове. Старпома аккуратно погрузили на объемистую охапку соломы в скрипучий рыдван.

Молча и безучастно дождавшись команды трогаться, старик ухватился сухими пальцами за вожжи, огрел хворостиной быков и неторопливо погнал их вперед, затянув при этом песню, мотив которой отдаленно напоминал похоронный марш. Страдающий от тряски Боев мгновенно вспомнил полуночный разговор помощников Мунги, и его невольно залихорадило. «Кого они собираются скормить гиенам, — думал он, морщась от пульсирующей боли в спине, — уж не меня ли?»

Владимир Васильевич искоса взглянул на командира, вольготно расположившегося вместе с кафром в задней части телеги. Тот распивал самодельное пиво, всем своим видом выражая миролюбие и благодушие. Перехватив взгляд старпома, Мунги протянул бутыль и ему. Однако жара, боль в спине и одолевавшие подозрения успели так измотать Боева, что он едва удержался от тяжкого стона. У Мунги, надо отдать ему должное, хватило сообразительности правильно оценить ситуацию. Телега была немедленно остановлена, и все захлопотали вокруг раненого. Скормили ему пригоршню каких-то таблеток, перевернули на живот и прикрыли от палящего солнца свежесорванными ветками. Больше они ничем помочь не могли, и Владимир Васильевич, сжав зубы, приготовился терпеть муки до вечера. Однако то ли подействовали препараты, то ли новая поза оказалась более удачной, но боль через некоторое время отпустила, уступив место странному оцепенению…