Глаз Кали - [34]

Что ж, возможно, им удастся воспользоваться этим.

Женщина поставила перед ними кувшин с молоком.

— Вы должны пить, — показала она жестами.

— Ну да, чтобы быть вкуснее, — проворчал Конан. — Я знаю гурманов, которые пускают рыбу плавать в молоке прежде чем зажарить. Очень нежное мясо получается.

Женщина шутливо погрозила Конану пальцем. Затем она повернулась к обоим пленникам спиной и, задрав свою набедренную повязку, продемонстрировала черный блестящий зад. После чего горделиво удалилась.

— Ну? — сказал бритунец. — Какова? Что она хотела этим выразить?

— Полагаю, она заигрывала с нами, — сказал Конан. — Мы ведь не просто пища. Мы — ритуальная пища. Нам будут сейчас показывать женщин, чтобы мы возбудились и чувствовали себя крепкими мужчинами. Нас начнут поить молоком или укрепляющими травами. Иначе наша плоть будет бесполезна для племени.

— Пожирая пленников, они рассчитывают завладеть их силой? — уточнил Фридугис.

Конан насмешливо сощурился.

— Естественно. Ты читал об этом в манускрипте?

— Естественно…

Фридугис вздохнул, очевидно, сожалея о том мире, где существует спокойное чтение, а затем принялся стягивать путы со своих ног.

С веревками, оплетающими могучее тело киммерийца, пришлось повозиться изрядно. Дикари навязали множество узлов, видимо, вкладывая в каждый из этих узлов особенное заклинание, дабы мощный пленник оставался неподвижным до того времени, когда настанет пора совершать ритуал.

Но никакие заклинания не устояли: веревки пали, и киммериец наконец смог расправить руки и ноги. Он яростно растирал их, чтобы восстановить кровообращение, и наконец почувствовал, что силы вернулись к нему вполне.

— Ну вот, теперь пусть только попробуют подойти ко мне! — воскликнул он и захохотал, предвкушая славную битву.

Фридугис понял, что его спутник совершенно не страшится возможной близкой смерти. Что ж, подумал бритунец несколько уныло, вероятно, это единственный способ сразиться с врагом, который превосходит тебя по численности в десяти раз. Забыть не только о том, что ты можешь умереть, — забыть даже о том, что ты можешь потерпеть поражение, и просто биться до последнего.

Потому что сдаваться без боя не хотелось ни одному, ни другому.

Когда за пленниками явились, они уже был готовы к битве. Двое воинов, вошедших в хижину в самом начале сумерек, остановились, недоуменно озираясь по сторонам. Они не увидели Конана на том месте, где он должен был находиться. И пока воины оборачивались, дабы выяснить, куда подевался наиболее ценный пленник, Конан бесшумно поднялся с пола (он сидел на корточках возле входа, набросив на себя циновку, которая в сумерках почти совершенно сливалась с плетеной стеной хижины). Не успели воины-дикари понять, что происходит, как Конан уже схватил их за шеи и столкнул лбами.

Раздался ужасный звук — как будто раскололись две тыквы. С разбитыми головами и свернутыми на сторону шеями воины рухнули на земляной пол. Конан отобрал у них копья и безмолвно потряс оружием в воздухе.

Он двигался ловко и грациозно, несмотря на свои огромные размеры. Фридугис невольно залюбовался им.

— Пора! — сказал Конан. И скользнул за дверь.

Фридугис последовал за ним.

Их встретили сумерки. Костер, разложенный посреди поляны, пылал ярко, и ослепительный оранжевый свет пламени контрастировал с синими джунглями, подступившими к деревне людоедов.

Люди с жутко разрисованными лицами толпились возле костра. Все в них выдавало острейшее нетерпение: их позы, отрывистые реплики, которыми обменивались они, громкий нервный смех. Некоторые женщины, не выдерживая напряжения, вдруг принимались визжать и терзать свои груди, одна яростно царапала себе лицо и верещала оглушительно, как разгневанная мартышка. Никто не препятствовал этим проявлениям эмоций: очевидно, подобное считалось среди людоедов в порядке вещей.

Появление пленников вызвало общий рев восторга. Дикари не сразу заметили, что пленники показались из хижины без сопровождения воинов и что они, более того, не связаны, а у Конана в руках копья.

Испустив яростный боевой клич, Конан метнул одно из своих копий в толпу, и человек в короне из перьев беззвучно повалился на спину. Копье пробило его грудь, бросок варвара оказался таким сильным, что труп пригвоздило к земле.

Общий вздох прокатился по толпе дикарей, а затем смятение сменилось гневом, и людоеды хлынули вперед, норовя смять свою жертву.

Слышно было, как в одной из хижин беспокойно ворочается гигантский паук.

Фридугис не мог бы объяснить, как это вышло, но он действительно отчетливо слышал это — сквозь вопли сотен глоток и топот сотен босых ног. Паук бесился. Он чуял близость добычи. Вероятно, его приучили поедать живое мясо — мошками это гигантское существо явно больше не довольствовалось.

Конан отвлек общее внимание на себя. О Фридугисе, как это ни странно, все забыли. Он стоял как бы в полном одиночестве среди разъяренной, кишащей толпы, и наблюдал за происходящим со стороны.

Эта отстраненность самому Фридугису казалась какой-то неестественной. В самом деле! Ведь решается его судьба, не только судьба варвара-киммерийца, а он созерцает побоище с таким видом, словно рассматривает в замке старинный гобелен с вытканной на нем древней, давно забытой битвой. Кажется, здесь дракон? Очень любопытно. А это кто там, внизу, с пикой? Предок того, кто построил ваш замок? Чрезвычайно интересно… А как его звали? Не помните? Жаль-жаль…