Глаз дракона - [27]

— Вы китаец, переводчик?

Пиао подходит ближе. Запах дорогих духов вьётся вокруг неё стальной проволокой.

— Вы американка, клиент?

Глаза Барбары сужаются, напоминая старшему следователю фонари на кораблях зимой в бухте Сучжоу.

— Для китайца вы хорошо говорите по-английски.

— Для американки у вас сносный английский.

Она вздёргивает голову, волосы её взметаются, словно порыв ветра пробегает по полю кукурузы. Каждое её движение несёт тысячу слов на английском и десять тысяч знаков на китайском.

— Скажите пожалуйста детективу, что меня зовут Барбара Хайес. Шеф Липинг очень хорошо отзывался о нём и заверил меня в том, что он приложит все силы, чтобы найти моего сына. Готов ли он рассказать, как движется расследование?

Пиао переводит. Каждое слово подкидывает дров в прыщавый огонь, разгоревшийся на лице Юня.

Старший следователь знает и это выражение лица… Эта скотина даже не посмотрела в отчёт. На него повесили… расследование, которое даже не началось ещё. Бля. Расследование, которому никогда не дадут ход.

Ответ Юня хорошо отрепетирован. Эти слова придумал не он; он тренировался перед зеркалом, наводя глянец на печёное яблоко своей рожи. Какой бог живёт в небесах Юня? Пиао уверен, что это торгаш, ничего не дающий без предоплаты.

— Я, как представитель Бюро Общественной Безопасности, приветствую Вас в качестве досточтимого гостя. Мы поражены тем, что к нам с визитом прибыл сотрудник американского правительства такого масштаба. Однако нам доставит радость показать вам, с какой эффективностью мы готовы решить ваши затруднения и придти к удовлетворяющим Вас итогам. Полицейские силы Китайской Народной Республики известны по всему миру своей беспременной скрупулёзностью и способностями. Вам выдалась возможность увидеть нашу работу вблизи, и увести этот опыт домой, в Вашу страну… наш досточтимый торговый партнёр, Соединённые Штаты Америки.

И только когда Пиао до конца допереводил речь Юня, собравшиеся детективы с Барбарой в эпицентре взорвались аплодисментами. Вежливыми аплодисментами. Аккуратными. Они звучали так же, как волны Хуанпу бились о его ботинки на берегу. Как всё было в ту ночь.

Только выйдя из фэнь-чу на улицу, Барбара понимает, что осталась с пустыми руками. Слова, одни слова. Слова, липкие, как намазанные сгущёнкой оладья, и питательные, как сахарная вата.

— Дура… дура.

Она идёт, стиснув руки в замок; костяшки побелели, голова трясётся. Сычуаньлу вихрем кружится вокруг неё, насилуя все пять чувств. Жизнь бесстыдно раскинулась на виду. Остатки еды, споры, торговля, вопли. Немереная и текучая мозаика снующих детей, ссущих псов, тугие комки баб, потоки мужиков с озабоченными глазами… а по центру улицы несётся непрерывный ревущий поток стали, исходящий дымом дизеля и битыми лобовыми стёклами. Сумасшедший дом. Она поднимает руку, и такси срывается к ней под залпами гудков. Но тут рывком её отдёргивают от поребрика, тянут поперёк тротуара, в переулок. Рука, большая, крепкая, зажимает рот… делая её ужас молчаливым. Лапищи, держащие её, вызывают в голове образ медведя… они чуть ли не вздёрнули её в воздух за подмышки, а теперь просто тащат через толпу. Её руки висят плетьми. Вокруг кружится водоворот лиц, никто из них не поднимает на неё глаз. Солнце пропадает, и сразу становится холодно. В дальнем углу переулка в тени притулилась машина. Стальная раковинка, лысые покрышки, облезлая хромировка. Дверь открывается, и её заталкивают туда. Запах дешёвых сигарет и взопревших мужских яиц бьёт в ноздри. У опасности и плохих новостей есть свой запах… это он. Она хочет вцепиться в дверную ручку; её ловят за руку. А потом звучат слова, которые она так долго давила в себе. И когда она их слышит, ей становится ясно, что это правда.

— Ваш сын мёртв.

Двигатель машины взрыкивает, просыпаясь, водитель поворачивается к ней. Синие глаза пронзают взглядом невыразительную маску китайского лица.

— Мне очень жаль, — говорит Пиао. Но слова тонут в шуме, когда машина выезжает из переулка на Сычуаньлу, в сердце металлического потока.

Китайские женщины стали свободными, но не равными. Китай — мужская зона. Посмотрите на поля. Женщина перестала сидеть в доме… как идеограмма представляет мир и гармонию — женщина, сидящая под крышей. Теперь они вышли наружу, в мир. Они растят бобы. Жнут рис. Кормят животных. Собирают кукурузу. Они вышли наружу, в мир. Но они не сидят за рулём трактора. На китайских авиалиниях можно увидеть женщину-стюардессу; но в пассажирских креслах будут сидеть сплошь мужики. В ресторане к тебе подойдёт официантка; а за столами будут есть свинину в горчице мужики. В больнице женщина перевяжет тебе руку; но руководить, как и что перевязывать, будет мужик.

Девочкам больше не бинтуют ступни ради «крошечной ножки»… Нет больше «подчинись небесам и прими судьбу». Но что досталось женщинам, которых Мао привлёк на свою сторону обещанием, мол, им будет «принадлежать половина неба»… пренебрежение, использование.

Девочкой тебе говорят, что она «тысяча унций золота»… но мальчик окажется «десятью тысячами унций золота». Девушкой, которая в конце концов выйдет замуж, и тем не принесёт семье никакой выгоды, тебе будут долбить, что, мол, она «пролитая вода». Невестой ты будешь знать, восходя на брачное ложе, что «…если женщина вышла замуж за петуха, пусть ведёт себя как курица; если вышла замуж за пса, пусть ведёт себя как сука».