Глаз дракона - [23]

— Мамочка. Мамочка. — Губошлепый рот становится похожим на тонкий шрам, когда коренастый пожарник, судя по эполетам и шнуру на шлеме, начальник, намертво вцепляется в плечо Пиао.

— Вы совсем охуели туда лезть? Сейчас всё рухнет, вы, что, не видите?

В его глазах плещется страх, озёра страха. Пиао удивлен, даже напуган. Но быстро, не давая себе времени думать, выговаривает:

— Расследование убийства. Дело на партийном контроле. Пропустите нас или готовьтесь к проблемам.

Пожарный начальник убирает руку, лицо каменеет пониманием.

— Делайте что хотите, мне по хую.

Ага, удивил.

Чёрный, как её глаза. Чёрный, как её слова.

Склад внутри — сплошной тлеющий шлак и вонь обугленных скелетов животных, непрерывный стон камня и дерева под собственным весом. Пиао поплотней оборачивает лицо пиджаком. Китель высох и нагрелся. Раскаленные двери жгут голые руки. Они с Яобанем гнутся под напором жара, руки горят под тканью рукавов. Трудно понять, где именно они сейчас, огонь изваял пространство на свой лад. Вздутая, дышащая кирпичная кладка, чёрное расколотое дерево балок и потёки расплавленной стали окружают их, как ночной кошмар. Цементный пол исчез под сожженными в прах перекрытиями всех трех этажей склада. Настоящее пекло, надо срочно двигаться. Старший следователь загребает ногами кучи шлака, вплотную за ним — Яобань. Проклятия пузырятся в трещинах его губ. Дымится пластик подошв.

Им надо туда, где раньше был кабинет. Теперь просто очередная выжженная яма меж обугленных стен. Чуть дальше обрушилась кирпичная стена, открыв стальную раму с покосившейся стальной дверью. Холодильник. Рука тянется к металлу, светящемуся от жара… Ноют обожженные кончики пальцев. Кубики льда, ледяные бутылки пива, снег, мороз… все, что приходит на ум. Любые деньги за ледяную бутылку Цинтао. Яобань выуживает из-под рубашки фонарь и дает Пиао. Луч откалывает кусок темноты. Не дойдя четырех шагов до холодильника, следователь поскальзывается, свет мечется в темноте. Под ногами блестит лужа животного жира. Пиао освещает ряды скелетов животных, висящих на крюках… сгоревших дотла, до угля. Едко пахнущих. Сталактиты жира свисают с них. Некоторые доросли до пола и выглядят, как тонкие ножки фламинго под массивным телом.

Именно здесь были оставлены восемь тел, найденных в грязи Хуанпу. Холодильник, превратившийся в духовку… огню без разницы, живые или мертвые. Мало что уцелеет…

Те слова Липинга вдруг вызывают у Пиао приступ тошноты, кислотно-горький, где-то в недрах живота. Жара высушивает глаза, стягивает горло и сжимает кожу. Пиао потуже наматывает китель, оставив маленькую щёлку для глаз. Жара их просто сожрёт. Она повсюду, несокрушимая, как само мироздание. Кружится голова, каждый глоток воздуха рвет горло. А сзади Яобань корчится в разрывающем кашле.

Они пробираются сквозь заросли жареного мяса, следя лишь, куда наступают. Мясо лениво покачивается вслед их движению. И ожидание ужаса, что высветит фонарь за этим поворотом… или за следующим.

Чёрный как её глаза. Чёрный, как её слова.

Трупы они находят в самом дальнем углу склада. Просто пара лишних туш, висящих на крюках. Совсем не похожие на людей… но жутко похожие на полицейского щенка Вэньбяо и Чэна, брата Пиао. Слышно, как сзади блюёт Яобань, выплёвывая в паузах, раз за разом:

— Мамочка. Мамочка. Мамочка.

А еще Пиао думает, как скажет детям Чэна, что у них больше нет отца. Дети… мокрые поцелуи, тёплое дыхание, земляничные ротики.

Пиао удается поставить на ноги Шишку, высвободив того из намотанного кителя. Вспухшее, готовое лопнуть, красное лицо. Произносит чужим хриплым голосом:

— Кроме тебя, помочь мне некому. А так я их не оставлю.

Жара сушит неродившиеся слезы.

— А потом мы свалим отсюда на хуй, да, Босс?

Пиао кивает, они смотрят друг другу в глаз посреди кровавого беспредела.

— Что, других тоже искать будем?

Пиао закрывает глаза. В пурпурном мраке век бешено мечутся огни.

Твои восемь тел. Мало что уцелеет.

— Сдохнем мы здесь.

Шишка кивает, шагнув вплотную к обуглившемуся телу, он вытягивается, выворачивая глаза, чтобы не видеть. Стараясь не дышать, не дать себе думать. Берет на себя вес черного тела того, кто когда-то звался Вэньбяо. Скрежещет сталь. Пиао снимает первый крюк с балки, затем второй, на котором висит тот, кто был Чэном. Мыслей никаких, одни недоуменные детские ротики. Что отвечать? Как осушить детские слезы? Он нежно опускает тело на пол морозильника, угольная яма, бывшая когда-то его ртом, извергает вонючий клок дыма… и знание, что учиться всем «что» и «как» придется очень быстро. И никакой надежды, что детские вопросы развеются, как дым в небе.

Прочь со склада. Отключить память, просто медленно шагать, ускользая от безумия и призраков. За светом, пронзающим темноту. К воде, разъедающей огонь. Навстречу голосам пожарников, пробивающихся от погрузочных площадок. К небесному свету в грязных струях дыма и падающему черному снегу. Сплошной черный снег.

Покачиваясь на носилках, Пиао обшаривает взглядом переулки, миллионы сверкающих иголок мучительно втыкаются в глаза. Он все еще ищет, когда двери скорой успокаивающе хлопают, но «Шанхай» исчез.