Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине - [46]

Мария встретила известие об отъезде спокойно — нужно, — значит, нужно — и тут же начала собираться сама.

— Нет, Маруськ, вместе мы не поедем. Ты еще поживи здесь недельку, а потом уж в Баку.

— Как — в Баку?

— Да, пока туда. Бог весть где я буду, что сулит мне одесская поездка. Ну, а затем вызову. В Одессу ли, в Москву ли — не знаю.

Увидев, что Мария загрустила, он тут же шутливо добавил:

— И потом учти, что ты мне вовсе не пара. Я как-никак генеральский сынок, и паспорт мой завтра подтвердит это. А ты кто? Жена какого-то бездомного революционера.

Она печально улыбнулась; конечно, вместе им через границу не перебраться. Ему самому удалось бы. Да и она не может ехать налегке: Надежда Константиновна, вероятно, уже готовит ей «посылку для Баку», и, видимо, нелегкую посылку. Провезти ее будет непросто.

Они прощались. Как мало, как мало пробыли они вместе! Уже завтра утром им предстоит расстаться.

Но рядом с грустью в ней было и чувство гордости от сознания того, с каким важным заданием Ленина и ЦК уезжает в Россию ее муж.

Он приехал в Женеву Васильевым, а покидал ее Васильевым-Южиным, навсегда убежденным в верности выбранного пути. Революционер-большевик, уполномоченный Центральным Комитетом партии, он воззращал-ся в Россию, туда, где взвился красный флаг революции над мятежным броненосцем.

Он был полон надежд.

В Москве

Васильев-Южин в Москве. Сойдя с поезда, он сразу же затерялся в разноликой толпе на Киевском вокзале.

Москва, Москва, он помнил ее всегда. Он мечтал возвратиться сюда и из нежной, улыбчивой Ялты, и из маленького Мелитополя, и из ветреного, всегда куда-то устремленного, словно надутый тугой парус, Баку… Рвался в Москву и из Женевы, хотя встречи с Ильичей останутся у него в памяти на всю жизнь.

Москва совсем не изменилась за столько лет. Те же москвичи: озабоченные и разудалые, франтоватые и до неприличия неряшливые, шикарные и оборванные… Москва, Москва, как все уживается в тебе, как соединяются воедино город и деревня, монастырь и рабочая казарма, роскошный дворец и протухший Охотный ряд…

Он пошел на Моховую, побродил по университетским коридорам, с замиранием ожидая, что вот-вот выбегут из аудиторий его однокашники. Но выбежали другие, очень похожие на тех, из девяностых годов прошлого столетия… Такие же озорные и неугомонные, казалось, они схватят его, закружат, как старого приятеля, с которым давно не виделись. Но студенты только вежливо сторонились, завидя изрядно полысевшего мужчину с профессорским пенсне на переносице…

Разыскать Марата было нетрудно: присяжный поверенный, кандидат прав, помощник преуспевающего московского адвоката Павла Николаевича Малянтовича имел свой кабинет и принимал посетителей в доме Королева на Арбате.

Опытный глаз Васильева сразу же приметил, что на противоположной стороне, у витрины магазина, без дела слонялся какой-то тип в зеленом демисезонном пальто и тростью в руке. Низкий, словно нахлобученный, лоб, профессиональное умение видеть, будто не глядя. Такому на глаза попадаться нельзя: бакинская жандармерия наверняка разослала по всей России фотографии государственного преступника, учителя реального училища Михаила Васильева. И хотя с его лица исчезли борода и усы, присмотревшись, узнать его было нетрудно.

Он вошел в кабинет Шанцера лишь на второй день, выбрав момент, когда шпик куда-то исчез…

Перед ним за большим канцелярским столом сидел странного вида человек. Густые черные волосы были растрепаны, словно он только тем и занимался, что ворошил их. Лицо адвоката обрамляла густая недлинная борода. Портрет дополняли дымчатые очки, делавшие лицо Марата суровым…

Одет был Шанцер в простой серый пиджак, на белой рубашке неловко сидел большой галстук-бабочка. Он встал навстречу, предложил стул и неожиданно мягким, добродушным голосом спросил:

— Чем могу служить?

— Васильев серьезно ответил:

— Михаил Иванович Васильев-Южин…

Боже, как изменчиво это лицо! Оно вдруг озарилось такой лучезарной улыбкой, таким ослепительным светом, что Васильев невольно заулыбался в ответ. Еще больше удивился он, когда Марат воскликнул:

— А, бакинский Робеспьер! Гроза Накашидзе и Шендриковых! Наслышан, наслышан. Читал ваши статьи в «Пролетарии»… Деловые и яркие. Вы, милейший, и оратор пламенный, и публицист божьей милостью…

«Он и хвалит-то неистово, без полутонов», — подумал Васильев.

Марат вдруг замер, словно что-то вспомнив.

— Позвольте, — строго, словно допрашивая, поинтересовался он, — а как вы попали в Москву? Насколько мне известно…

— Я должен быть в Одессе, — перебил его Южин, — не так ли?

И, не дожидаясь ответа, он рассказал Марату, как пересек русскую границу, как приехал ночью в неожиданно тихую Одессу, как, сказавшись Михаилом Андреевичем Конкиным, остановился в гостинице, а утром отправился на явку.

Он опоздал… Совсем еще юный парнишка, который встретил его в комитете, обнаружил удивительную осведомленность и рассказал уполномоченному ЦК товарищу Южину, как Чухнин направил корабли против «Потемкина», как повел себя «Георгий Победоносец».

«Все так, как предвидел Владимир Ильич. Но почему же одесские большевики не воспользовались этим восстанием?»