Главный бой - [53]

— Ты поступил правильно, — сказала она вдруг. — Что потом — это другое дело. Но ты не мог не кинуться на помощь!.. Никто не волен сильничать женщину к замужеству. Она сама вольна в выборе…

Он слушал вполуха, ее голос не журчал, как обычно журчат игривые женские голоса, но сейчас даже простые и ясные слова пролетали мимо ушей.

— Конечно, если такой злодей, — сказала она снова, — то никто его в такой глуши и не остановит. Разве что Стражи!

Против желания он спросил невольно:

— А что за Стражи?

— Да так… — ответила она, но голос повеселел, заговорила чуть торопливее: — Как-то батя вел разговор со Святогором. Тот помнит мир с самого Начала, знает многое. Говорит, что когда-то боги создали Стражей, те должны были следить, чтобы люди творили только добро… Но люди не могли только добро, и потому Стражи уничтожили почти всех на свете. Боги спохватились, когда осталась где-то последняя пара в глухом лесу… Тогда Стражам велели следить, чтобы в человечьих деяниях Зла не набиралось слишком много. Каждый получил чашу, куда все злодейства собирались по капле. Когда чаша наполняется, такого убивают. Не знаю, что случилось, но в конце концов и от этого вроде бы отказались…

Добрыня хмыкнул:

— Зря. Злодеев надо карать нещадно.

— Отец тоже так решил, — сказала она серьезно, — но Святогор, он видел мир больше, сказал, что так народ тоже переведется, только уже сам, не от рук Стражей. Главное, мол, в другом…

— В чем же?

— В другом, — повторила она в затруднении. — Ты умнее, должон понять. А я вот поняла, что…

Совсем близко внезапно раздался протяжный волчий вой. Кони забеспокоились, пошли боком, стараясь держаться от темных кустов подальше. Но с этой стороны тропки тянулись узловатые ветви деревьев, отодвинуться некуда, сами перешли на галоп.

— Это не волки, — прошептала она. — Я волчий вой хорошо знаю.

Он кивнул угрюмо. В самом деле не волки. Волк совсем не страшный зверь. Самый страшный зверь — это человек, когда он… зверь.

На ближайшем повороте он свернул, долго мчались, слыша только стук копыт и свое дыхание. Волчий вой отдалился и затих.

— И что ты нашел в пещере? — спросила Леся внезапно.

Добрыня вскинул голову, со шлема скатились крупные капли влаги. Мелкие бисеринки блестели на бровях и ресницах. В глазах было непонимание.

— В какой?

Она сжала поводья, метнула взгляд, который не столь толстокожего пробил бы насквозь.

— Ну, когда дрался… когда убил сам себя?

Его лицо потемнело. Со злобным удовлетворением она поняла, что он вспомнил о чистой невинной душе, что из-за него приняла смерть. Хотя могла бы жить и радоваться жизни, радовать других, щебетать людям на радость.

— А-а… Я не себя убил.

— А кого?

— Кем когда-то был, — ответил он непонятно. — Кем был… А в той пещере ничего ценного. Только то, что собирает смертный, полагая, что будет жить вечно.

Непонятная горечь звучала в его суровом голосе. Леся переспросила непонимающе:

— Так что там?

— Сундуки с золотом, — ответил он презрительно. — Драгоценные камни, золотая посуда, кубки, ларцы, даже одежды… Правда, нашел еще одну, тайную дверь, что ведет вглубь, в тайное тайных… но не пошел.

Она спросила настороженно:

— Испугался? Ты вроде бы не из страхополохов. По крайней мере с виду.

Он буркнул:

— А мне как-то плевать, что тебе кажется. Я просто понял, что не найду того, что ищу.

Ее сердце застучало чаще. Со стесненным дыханием спросила, понимая, что задает очень важный вопрос:

— А что ты ищешь?

Снежок фыркнул и пошел быстрее. Блистающая фигура двинулась через слякотный болезненный мир, но Леся чувствовала, что лицо сверкающего витязя стало темнее грозовой тучи.

Глава 19

Воздух был густой и теплый, как парное молоко. Пурпурный диск по-южному огромного солнца до половины погрузился в такие же пурпурно-золотые волны Босфора, прозрачные и чистые. Видно было, как там, вдали, они набегают на этот раскаленный шар, вздымается пар, создавая легкое марево.

Алое солнце превращалось в багровое, остывало, вместе с ним уходил дневной зной. Золотые лучи подсвечивали чистые аквамариновые волны, достигали берега, где в их свете ярко и вызывающе вспыхивали крыши дворца базилевса. Зелень императорских садов тоже становилась золотой, где неожиданно и ярко сверкали изумрудными камешками молодые зеленые листья…

Тени и полутени легли к воротам императорского сада, когда на быстром арабском скакуне примчался неприметно одетый всадник. Был смугл, с темными волосами, немолод, а когда стражи у входа скрестили перед ним копья, он бросил только одно слово, тяжелое, как слиток золота, и стражи отступили, отвесив поклон.

Деревья стояли ровные, ухоженные, а дорожки посыпаны простым крупнозернистым песком, который простолюдины называют золотым. Тишина торжественная, редко-редко вскрикнет какая птаха, тут же умолкает, сконфузившись.

В глубине сада изящная беседка из белого мрамора. На колоннах посетитель различил барельефы, оставшиеся с древних нечестивых эпох, такие же герои сражались и на фронтоне, но это, похоже, мало беспокоило человека, что сидел в беседке, полузакрыв глаза и запрокинув голову.

— Ваша Божественная Сущность, — проговорил гонец тихо, но достаточно громко, чтобы базилевс его услышал. — Я, ничтожнейший червь, осмеливаюсь прерывать поток Ваших божественных мыслей…