Главные вопросы жизни. Универсальные правила - [7]

И совершенно ему невдомек, что проблема не в окружающих, а в нем самом. Потому как никто не вынуждает его играть эти роли и быть ненастоящим. Он просто боится быть настоящим, не умеет быть настоящим — в этом все дело, а не в других людях. И вообще, он сам находится в плену каких-то своих нелепых фантазий — «как оно все должно быть», у него для всех уже инструкции заготовлены. Вся философия Фридриха Ницше, например, создана на этом трагическом изломе.

При этом человек, находящийся на втором уровне развития своей личности, не отдает себе никакого отчета в том, что эти его фантазии и инструкции — не что иное, как его собственные, причем воинствующие, требования в отношении окружающих людей: «Будьте искренними! Будьте настоящими! Будьте открытыми!» Ага… Три раза. Словно бы к этому огнем и мечом можно понудить. Дудки. Нельзя. Но наш герой (на втором уровне развития личности находящийся) этого не понимает. Ему кажется, что истина ему уже открылась, и он, на правах, так сказать, правообладателя истины, сейчас всем все расскажет, как они должны жить и действовать.

В общем, себя видим, себя живым ощущаем, а других — нет. Вокруг наблюдаем не живых людей, а только объекты — перед нами не люди, а бездушные манекены. Они воспринимаются как некая «толпа» тех, которые не понимают, не видят, не чувствуют, но, наверное, могут, если выдать им соответствующие инструкции. Вот такая, в чем-то наивная, эгоцентричная и вместе с тем очень важная фаза личностного развития.

Понятно, что такой воинствующий, осуждающий других людей (хоть и под благовидным предлогом) запал делает «индивидуальные отношения» невозможными. «Невидимка» нашего героя начинает всех проверять, подчас неосознанно экзаменовать — так будут развиваться отношения или не будут? Наш герой очень болеет душой, терзается, переживает. Эта его экзистенциальная тоска — она становится «у-у-у-у-у…» — как набат. Он словно выброшен из мира, он потерялся, запутался, но ни за что не сдастся.

Он борется за право быть собой, не понимая пока, что собственно собой он может стать только благодаря другим людям, людям, которые помогут ему проявить его истинную индивидуальность, его сущность в отношениях с ними. И вот это вселенское одиночество — точь-в-точь как у Блеза Паскаля. Одиночество внутреннее, психологическое, эта экзистенциальная тоска по «родной душе». Он трагически оглядывается то направо, то налево. Направо и налево… Их там океан — родственных душ, но он их не видит, а если и видит, то не верит. Почему не верит? Просто потому, что не имеет соответствующего опыта — никогда не чувствовал себя через Другого, не испытывал этого счастья.

Отсутствие опыта близких отношений — это всегда травма. А у нас есть наработанные роли, многие из них уже перестали быть отождествленными, но сознательно отыгрываются человеком. То есть он уже не чувствует, например, себя подчиненным, но изображает подчиненного. Он не ощущает себя «рядовым обывателем», но пытается им казаться, чтобы не вызвать осуждения. На этом уровне развития личности человек уже виртуозен в надевании тех или иных социальных «одежд», потому что понимает, что все-таки это некий спектакль, правда, для дураков, но надо все-таки «одеваться», и у него эти автоматизмы срабатывают.

Близость и страсть — две большие разницы

Впрочем, мы можем легко спутать «индивидуальные отношения», в которых проявляются наши сущности, эти два звучащих камертона, с любовными… То есть с состоянием влюбленности, любовной страсти (у Стефана Цвейга есть такой рассказ замечательный — «Амок»). Это ошибка. Индивидуальные отношения — это не отношения желания, наслаждения, вожделения. Нет, это ощущение, что ты на месте и что с тобой все в полном порядке. Страсть — это дефицит, это жажда какого-то жгучего недостатка. Индивидуальные отношения — это насыщение, точнее — ощущение полноты. Если в страсти наступает насыщение, страсть уходит. Индивидуальные отношения — они начинаются как раз с этой полноты, исполненности.

В любовной страсти наш партнер не существует, он нам только чудится, мерещится, он воображаем. Его рисует наша жажда по объекту, эта жажда по собственному удовольствию. Разумеется, себе мы в этой жажде никогда не признаемся (или, по крайней мере, будем объяснять ее как-нибудь очень возвышенно), но она есть, и именно она определяет наше поведение.

Вот женщина ложится в постель, закрывает глаза и думает о его прикосновениях, обнимает его подушку, гладит его одеяло, прижимается к нему… Она жаждет объекта. Да, он — этот объект — насыщен ее романтическими переживаниями, но от этого он не становится живым. Он виртуозно раскрашен, но он не личность, не человек. Он источник ее наслаждения. Да, влюбленный с жаром будет убеждать нас, что он готов отрешиться от всего ради своей любви, что готов любить на расстоянии, что он примет свою любовь какой угодно — в инвалидной коляске, душевнобольной… Прекрасно.

Но с кем этот наш влюбленный поддерживает связь? Он же никого не видит перед собой, только собственную жажду. «О-о-очень хочу, больше всего на свете, больше жизни!..» Страстное желание объекта — ничего больше. И в этом случае, конечно, ни о каком «невидимке» речи не идет в принципе.