Главная улица - [22]

Наконец мистер Дайер, отметив все уважительные причины задержек, добрался до Нью-Вюртемберга.

Только один мужчина, один раз за все время, обратился к Кэрол. Чет Дэшуэй нагнулся к ней и задыхающимся голосом просипел:

— Скажите, вы читали этот рассказ «Оба уходят», который печатался в «Увлекательных историях»? Презанятно написано! Наверно, его написал какой-нибудь знаток бейсбола!

Остальные попытались поддержать разговор о литературе. Гарри Хэйдок заявил:

— Хуанита — большая любительница шикарных романов, вроде «Среди магнолий» этой, как ее, Сары Хетвиггин Баттс или «Лихих наездников на ранчо». Книжница. Но я, — он с важным видом огляделся кругом, как человек, убежденный, что до него ни один герой еще не был в такой переделке, — я так чертовски занят, что у меня нет времени читать.

— Я никогда не читаю того, в чем плохо разбираюсь, — сказал Сэм Кларк.

Этим окончилась литературная часть разговора, а затем Джексон Элдер в течение нескольких минут излагал свои соображения, почему он считает, что щука лучше ловится у западного берега озера Миннимеши, чем у восточного, хотя именно у восточного берега Нэт Хикс и поймал замечательную щуку.

Разговор продолжался. Продолжался, как это ни странно. Голоса звучали монотонно, хрипло, настойчиво. Люди говорили самоуверенно и резко, как пассажиры в отделении для курящих пульмановского вагона. Кэрол было не скучно. Ей было страшно. «Они любезны со мной, потому что мой муж принадлежит к их племени, — думала она, тяжело дыша. — Но горе мне, если бы я была чужой!»

Кэрол сидела с застывшей улыбкой, словно фигурка из слоновой кости. Она старалась не думать и осматривалась в этой гостиной, которая свидетельствовала о достатке, но также о полном отсутствии воображения.

— Элегантная обстановка, а? — сказал Кенникот. — Так, по-моему, и должна обставляться квартира — в духе времени.

Кэрол вежливо оглядела вощеные полы, деревянную лестницу, камин, которым не пользовались, с кафелями, похожими на коричневый линолеум, граненые вазы и салфеточки под ними, и заставленный, запертый, неприступный шведский книжный шкаф, наполовину заполненный бульварными романами и, по-видимому, нечитанными собраниями сочинений Диккенса, Киплинга, О. Генри и Элберта Хаббарда.

Кэрол заметила, что даже сплетни не давали достаточной пищи для разговора. Молчание, словно туман, заволакивало комнату. Гости откашливались и старались подавить зевоту. Мужчины оправляли манжеты, женщины глубже втыкали в волосы гребни.

Но вот раздается звяканье посуды, в глазах у всех зажигается надежда, распахивается дверь, доносится запах крепкого кофе, и слышен радостно мяукающий голос Дэйва Дайера: «Ужин!» Все начинают болтать. Теперь у них есть занятие. Теперь они могут уйти от самих себя. Все усердно принимаются за еду — сандвичи с курятиной, кекс, покупное мороженое. Даже покончив с едой, они остаются в хорошем настроении. Теперь в любую минуту можно уйти домой и лечь спать. Шорох пальто, шелковых шарфов, последние рукопожатия.

Кэрол и Кенникот брели домой.

— Как они тебе понравились? — спросил он.

— Все были со мной страшно любезны.

— Гм, Кэрри… ты должна быть поосторожнее и не шокировать публику. Ты болтала о золотистых чулках, о том, как ты показывала учительницам свои щиколотки, знаешь ли. Конечно, им было весело, — более мягко продолжал он, — но я бы на твоем месте все-таки не рисковал. Хаунита Хэйдок такая язва! Не давай ей повода сплетничать на твой счет.

— О, бедные мои попытки оживить общество! Неужели нехорошо, что я немного растормошила их?

— Нет, нет, радость моя, я не то хотел сказать. Ты одна только и вносила оживление… Но я хочу сказать… Не касайся ног и всяких там безнравственных тем. Это все крайне консервативная публика.

Она замолкла с мучительном чувством стыда при мысли о том, что слушавший ее кружок, может быть, теперь разбирал ее по косточкам и смеялся над ней.

— Брось, не надо огорчаться! — просил он.

Молчание.

— Ерунда! Я жалею, что заговорил об этом. Я только хотел сказать… Да они все от тебя без ума. Сэм сказал мне: «Ваша маленькая леди-самая тонкая штучка, какая только попадала в наш город!» — так и сказал. А мамаша Доусон — я не был уверен, понравишься ли ты ей, это такая сушеная рыба, — но она сказала: «Ваша молодая жена очень живая и веселая, и, право, я с ней чувствую себя бодрее».

Кэрол любила похвалы, их аромат и вкус, но она так жалела себя, что не могла насладиться этим комплиментом.

— Будет тебе! Довольно! Улыбнись! — сказали его губы, его прижавшееся к ней плечо, его охватившая ее рука, когда они остановились на темном крыльце своего дома.

— Тебе будет неприятно, если они сочтут меня ветреной, Уил?

— Мне? Да мне совершенно все равно, пусть весь свет считает тебя какой угодно! Ты — моя… ты — моя душа!

Он возвышался над ней неопределенной массой и казался надежным, как скала. Она нашла его рукав, уцепилась за него и воскликнула:

— Я счастлива! Так сладко быть желанной! Ты не должен бранить меня за легкомыслие. Ты все, что у меня есть.

Он поднял ее, внес в дом, и, обвив руками его шею, Кэрол забыла Главную улицу.

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

— Мы улизнем на весь день и поохотимся. Я хочу показать тебе окрестности, — объявил за завтраком Кенникот. — Я взял бы машину, мне хочется показать тебе, какой у нее теперь великолепный ход, когда я поставил новый поршень. Но мы поедем лошадьми, прямиком через поля. Куропаток осталось уже немного, но, может быть, мы наткнемся все-таки на небольшой выводок.