Главная улица - [174]

Но она нашла и другой Вашингтон, не имевший ничего общего с Главной улицей.

Гай Поллок написал своему кузену, живому, общительному молодому человеку, который служил тогда в армии в чине капитана, и тот стал водить Кэрол на вечеринки, где пили чай и танцевали. Он много смеялся, а она так стосковалась по веселому, беззаботному смеху! Капитан познакомил ее с секретаршей одного члена Конгресса, свободомыслящей молодой вдовой, имевшей большие знакомства во флоте. Благодаря ей Кэрол стала бывать в обществе старших офицеров, журналистов, химиков, географов и финансовых экспертов. Там же она познакомилась с учительницей, стоявшей близко к штаб-квартире воинствующего суфражизма. Учительница взяла ее с собой туда. Из Кэрол не вышло выдающейся суфражистки. Единственное, чем она выделилась, было умение быстро и аккуратно надписывать адреса на конверты. Но она чувствовала себя хорошо в этом кругу приветливых женщин, которые, когда их не травили и не арестовывали, брали уроки танцев, устраивали прогулку по Чизапикскому каналу или рассуждали о политике Американской федерации труда.

Кэрол, секретарша члена Конгресса и эта учительница вместе сняли квартирку. Теперь у Кэрол был дом, свой собственный угол и свои друзья. Для Хью она взяла превосходную бонну. На это уходила большая часть ее жалованья. Вечером она сама укладывала его спать, по праздникам играла с ним. Иногда они гуляли, иногда она целыми вечерами сидела и читала, но большей частью их квартира была полна людей, которые говорили, говорили, говорили без конца, не всегда разумно, но всегда с большим жаром. Это не было похоже на привлекавшие ее в романах сборища в студиях художников. Ее гости весь день работали в различных учреждениях и больше привыкли к систематическому мышлению карточных каталогов и статистических данных, чем к языку форм и красок. Но они держались просто, мило и терпимо к чужим мнениям.

Кэрол иногда шокировали — как она сама шокировала Гофер-Прери — девушки с папиросками во рту и со странными знакомствами. Когда они спорили о Советах или о гребле на байдарках, она прислушивалась, хотела также блеснуть какими-нибудь специальными знаниями и жалела, что ее вольная жизнь началась так поздно. Кенникот и Главная улица подорвали ее уверенность в себе. Из-за Хью она чувствовала, что она здесь временный гость. О, когда-нибудь ей придется отвезти его обратно — туда, где широкие поля и где он мог бы карабкаться на сеновалы!

Но то, что она не могла блистать в среде этих насмешливых энтузиастов, не мешало ей гордиться ими и защищать их в воображаемых беседах с Кенникотом, который — она ясно слышала его голос — ворчал бы: «Это просто кучка болтунов — строят свои шалые теории, оторвались от жизни, сидят тут и жуют жвачку. У меня нет времени прислушиваться к их бредням; я работаю, чтобы скопить нам обоим немного денег на старость!»

Большинство приходивших в дом мужчин — все равно, офицеры или ненавидящие все военное радикалы — держались легко и непринужденно и в обращении с женщинами обходились без тех неуклюжих шуток, от которых Кэрол страдала в Гофер-Прери. Но, по-видимому, в деловитости они не уступали Сэмам Кларкам. Их не угнетает страх за свою репутацию, решила она, они не боятся провинциальных сплетен. Кенникот утверждал, что провинциалы грубы из-за бедности. «Мы не щеголи — миллионеры», — самодовольно заметил он. Но эти армейские и флотские офицеры, эти технические эксперты и организаторы всевозможных лиг были веселыми и приветливыми при годовом доходе в три-четыре тысячи, тогда как Кенникот, помимо своих земельных спекуляций, имел не меньше шести тысяч, а Сэм выгонял и восемь.

Не пришлось ей также убедиться в том, что многие из этой беззаботной породы умирали будто бы в богадельне. Наоборот, это учреждение существовало для людей вроде Кенникота, которые тратят пятьдесят лет на то, чтобы «отложить немного денег», а потом вдруг помещают эти деньги в сомнительные нефтяные акции.

IV

Новые знакомые не находили ничего странного в том, что она считает Гофер-Прери слишком скучным и неряшливым. И думали так не только девушки, бежавшие от домашнего очага, но и сдержанные старые дамы, трагически лишившиеся уважаемых мужей и просторных старых домов, но умудрявшиеся находить утешение в своих маленьких квартирах и в чтении книг.

Но, кроме того, Кэрол узнала, что по сравнению с некоторыми другими городками Гофер-Прери был еще образцом красочности, продуманной планировки и глубочайшей мысли. Учительница, вместе с которой она снимала квартиру, как-то раз насмешливо, но с горечью описала ей один среднезападный городок при узловой станции. Городок был не меньше Гофер-Прери, но в нем не было ни газонов, ни деревьев, зато прямо по заваленной шлаком Главной улице проходили рельсы, и железнодорожные мастерские, посыпая прохожих сажей со всех карнизов и подъездов, неустанно извергали клубы жирного дыма.

Слышала она кое-что и о других городах: в одном поселке в прерии целыми днями гулял ветер, весенняя грязь доходила до двух футов глубины, а летом суховеи с песком сдирали с домов свежую краску, и цветы, кое — где выставленные в горшках, покрывались пылью; в фабричных поселках Новой Англии рабочие жили в бараках, ряды которых напоминали потоки застывшей лавы, в одном богатом земледельческом центре Нью-Джерси, неистово благочестивом, лежавшем в стороне от железной дороги, все дела вершили невероятно темные, неграмотные старики, которые заседали в бакалейной лавке и вспоминали Джеймса Блейна; в каком-то южном городке с магнолиями и белыми колоннами — что для Кэрол было несомненным признаком романтики — травили негров и пресмыкались перед «старыми семьями»; один западный горнозаводской поселок походил на злокачественную опухоль; в другом быстро растущем городе с парками, в котором работали искусные архитекторы, куда заезжали знаменитые пианисты и елейные лекторы, шла отчаянная борьба между рабочим союзом и ассоциацией фабрикантов, и даже в самых веселых современных домах не затихала ожесточенная травля еретиков.