Главная профессия — разведка - [3]

Глава первая Первый год работы

Ещё в первый год моей работы в аппарате разведки во французском подразделении произошло событие, повлиявшее на перипетии моей судьбы в разведке. Я сидел в комнате с другом, молодым товарищем Соколовым, который работал в отделе уже года три. Он вёл все дела по контрразведывательной линии во Франции. У него был большой сейф, точнее, металлический шкаф, полный папками с делами. Формуляры на агентуру, рабочие дела агентов, дела на различные объекты спецслужб в стране, наблюдательные дела по различным враждебным организациям (эмигранты, троцкисты и т. д.) и, наконец, дела по советской колонии. Всего до сотни томов — полный шкаф. В это время у меня ещё особого задания не было, и я с интересом следил, как мой товарищ по памяти давал справки на запросы архива («проверки») о различных лицах, поставленных на учёт по всем этим делам. Он писал ответы сам или диктовал мне, не заглядывая в дела: «кто, где, когда» или «проходит другое лицо, совпадение случайно». Он помнил тысячи имён и для убедительности предлагал мне иногда проверить его ответ, найдя имя в одном из дел. Вердикт был окончательным и шёл в архив за его подписью.

В этот день меня вызвал заместитель начальника отдела. Он будничным тоном сказал, чтобы я «принял дела» у Соколова. На мой вопрос: «Какие дела?» ответ был простым: «Все! Завтра доложишь, что приказ выполнен».

Не совсем понимая, что это всё значит, я сообщил об указании Соколову. Тот для верности переспросил, но тут же сказал, чтобы я переписывал из его личного формуляра дела в свой и сверял «наличие». Создавалось впечатление, что Соколов был готов к такому повороту событий и только заметил: «Убирают совсем. Как еврея». Я принял шкаф с делами и стал «хозяином» огромного (как я потом понял) богатства нашей службы — всех дел по спецслужбам Франции и других дел контрразведывательного направления в этой стране.

Соколов больше не появлялся, он был переведён в архив даже не Министерства Госбезопасности, а в архив органов милиции. Этот случай был не единичным. По той же причине в Самару был откомандирован зам. начальника европейского отдела Лапин, уволился сотрудник отдела Гарнунг (он говорил, что ведёт своё происхождение от шведских корней, но это, видимо, не убедило «Кадры»).

Мои впечатления от увиденных дел, от понимания наших «возможностей» в этой стране были очень сильными. Я с рвением принялся за изучение материалов и вскоре приступил к анализу самого сложного группового агентурного дела. По делу поступали к нам уже несколько лет ценнейшие материалы, но в то же время имелся ряд сомнений, даже подозрений, что в них преднамеренно скрывают важные факты, или что это вообще дезинформация.

Я провёл возможную сверку подтвердившихся сообщений, сгруппировал все возможные «сомнения», проработал ряд материалов по рабочим делам источников, в том числе по документам на языке. Анализ позволил «отмести» имеющиеся подозрения. Получилось страниц сорок. И. о. начальника отдела Борис Малинин внимательно прочёл мой анализ и похвалил. Малинин пришёл в разведку из белорусских партизан, к которым был заброшен по линии НКВД во время войны. Храбрый, добрый и открытый человек. Но в отделе ему было непросто. Он говорил: «Третий год изучаю французский язык, но пока на втором семестре».

Совпало так, что отчёт отдела по французской линии был поставлен на заслушивание у нового начальника разведки Панюшкина. Панюшкин пришёл в разведку с должности заведующего отделом ЦК, а ранее был послом в Китае. Очевидно грамотный политик, но в разведке ещё человек новый, Малинин, чтобы не наговорить «лишнего» в докладе по широкому кругу вопросов работы во Франции, предложил Панюшкину послушать результаты анализа важного группового агентурного дела, т. е. вышеупомянутое моё сообщение. Для этого я был приглашён прямо к начальнику разведки. На заслушивании присутствовал первый заместитель начальника ПГУ генерал Сахаровский (вскоре он стал начальником разведки). Мой доклад заинтересовал Панюшкина, да и Сахаровского. Возникали дополнительные вопросы и даже бурное обсуждение. Заслушивание продолжалось часа полтора. Малинин больше молчал, но остался очень доволен результатами нашего похода к «большому» шефу.

Примерно к концу первого года работы в аппарате Первого главного управления дежурный передал мне приказ явиться в обозначенный им кабинет (на седьмом этаже старого здания). Время было назначено на 23.30. Тогда такое позднее приглашение не удивляло, так как вся служба сидела на своих местах часто до глубокой ночи. Я, конечно, быстро выяснил, кто занимает указанный кабинет. Это был кабинет Судоплатова, начальника специального подразделения «террористического отдела», который числился в ПГУ, но при этом пользовался полной самостоятельностью. Я зашёл доложить о полученном мной вызове своему начальнику. Он выслушал меня, но осторожно воздержался от каких-либо рекомендаций. В 23.30 я явился на седьмой этаж в указанный кабинет. В приёмной сидел не секретарь, а, видимо, дежурный офицер в форме майора. Мне предложили подождать. В ожидании я просидел минимум полчаса. Такое ожидание, я думаю, входило в сценарий «приёма» у Судоплатова. Наконец, майор был вызван в кабинет и затем пригласил меня войти. Я вошёл. Большой тёмный кабинет, верхний свет не горит, включена только настольная лампа, за столом сидит человек. Он предложил мне сесть за приставной столик и, ничего не объясняя, задал два или три вопроса по моей биографии. Здесь я увидел, что в стороне, у стены горит маленькая лампочка, стоит ещё один стол, сидит человек и что-то записывает. В этот момент хозяин кабинета вдруг попросил рассказать о «делах», которые я вёл лично. Не задумываясь, я отчеканил, что информацию по этому вопросу могу докладывать только своим прямым начальникам или кому-либо по их указанию. «Чтобы Вы понимали мою компетентность, — заявил Судоплатов (а это был он), — вот ваше личное дело». Он протянул мне папку — моё досье. Положив папку на столик, я начал листать дело. В этот момент Судоплатов перегнулся через стол и вырвал у меня папку. Он из-за своей оплошности (конечно же, он не должен был давать мне моё досье) был просто взбешён и заявил, что я могу идти. Больше я никогда не сталкивался со службой Судоплатова. Может быть ещё и потому, что вскоре после осуждения Берии в июле 1953 года «террористический отдел» был ликвидирован, а сам Судоплатов приговорён к десяти годам тюрьмы, тогда это был высший срок тюремного заключения. Он провёл все десять лет «от звонка до звонка» в известной Владимирской тюрьме.