ГИТЛЕР, Inc. - [18]

Получив из России известие о концентрации войск на границе, Вильгельм в какой-то степени пробудился от спячки и признал серьёзность сложившейся ситуации:

Таким образом, тупость и неуклюжесть союзника превратились в капкан. Итак, пресловутое окружение Германии стало наконец свершившимся фактом… Ловушка неожиданно захлопнулась над нашими головами, а чисто антигерманская политика, каковую Англия столь издевательски проводила по всему миру, одержала весьма убедительную победу, которую мы оказались неспособными и бессильными предотвратить, ибо Англия, невзирая на все наши усилия, заманила нас в расставленные сети, пользуясь нашей верностью союзу с Австрией, решив удушить наше политическое и экономическое существование. Великолепное, блистательное достижение, которым склонны восхищаться даже те, для кого оно означает катастрофу (49).

Это действительно была катастрофа, и винить в ней Германия могла только саму себя.

Когда разразилась война, Распутин бормотал: «Нет звёзд на небе… океан слёз… наша отчизна никогда не переживала такого мученичества, какое ожидает нас теперь… Россия захлебнётся в своей собственной крови» (50).

Совершив ещё один театральный жест, Британия — пока Германия готовилась к наступлению на Западном фронте — прибегла к последней уловке, обратившись к противникам с мирными предложениями, объявив, что готова гарантировать свой нейтралитет и удержать Францию от помощи России в назревающем русско-германском конфликте, если Германия воздержится от нападения на Францию. Этот хитрый подвох, который Вильгельм с дьявольским упорством старался считать английским одобрением своего вторжения в Россию, едва не заставил и без того потрясённого Гельмута фон Мольтке прекратить наступление: германская мобилизация была завершена, армии готовы к броску, настаивал начальник генерального штаба.

Поддавшись давлению генерала, германское правительство выдвинуло к Франции ответное требование: ни много ни мало, как передать Германии две французские крепости — Туль и Верден — в качестве гарантии французского нейтралитета. Естественно, Франция отвергла такое предложение. 3 августа Германия объявила войн)7 Франции. Попадая из одной волчьей ямы в другую, Германия предстала перед всем миром в обличье кровожадного агрессора. Абель Ферри, заместитель министра иностранных дел Франции, писал в своём дневнике: «Паутина сплетена, и Германия запутывается в ней, как большая жужжащая муха» (51).

Наконец, так как наступил её черед, Британия завершила круг: понимая, что фон Мольтке готов бросить стрелков Людендорфа в Бельгию, британское правительство торжественно объявило, что не может допустить нарушения бельгийского нейтралитета; после этого последовали заклинания о безусловной приверженности миру и публике было бесстыдно объявлено, что у Британии нет и не было никаких секретных договоров ни с Францией, ни с Россией (52).

Когда план Шлиффена был приведён в исполнение и армии рейха вступили во Фландрию, Британия направила Германии ультиматум, который, как прекрасно понимали в Лондоне, немцы просто проигнорируют; но чтобы избежать сюрпризов (срок ультиматума истекал в полночь), британский кабинет, пользуясь разницей во времени между Лондоном и Берлином, сократил ожидание на один час.

Сидя вокруг большого круглого стола, покрытого зелёной скатертью, министры украдкой с нетерпением поглядывали на часы, ожидая, когда стрелки покажут 11.00. Двадцать минут спустя в кабинет вошёл Уинстон Черчилль, первый лорд адмиралтейства, и объявил коллегам, что телеграмма, в которой королевскому флоту предписывается начать операции, направлена во всё военные порты империи (53).

А где застало лето 1914 года Адольфа Гитлера? Бывший в свои двадцать пять лет ветераном венских ночлежек, один из многих буржуазных неудачников, молодой Гитлер — с глубоким чувством освобождения и надежды — вступил в баварский полк в чине рядового. Человек, идущий добровольно в армию,— несчастливый человек, сказал Пастернак:

Через несколько дней я надел мундир, который не снимал потом в течение почти шести лет. Для меня, как и для каждого немца, начиналось величайшее и незабываемое время моей молодости. В сравнении с событиями этой титанической борьбы прошлое представлялось мне мелким и никчемным (54).

Гитлеру пришлось воевать на Западном фронте, где он заслужил несколько наград за храбрость.

Германский марш через Бельгию и первые столкновения с французами, потерявшими менее чем за две недели 300 тысяч человек, были чрезвычайно успешными для немцев. Победа казалась обеспеченной. До Парижа оставалось тридцать миль. Но потом план Шлиффена начал давать сбои. Мольтке, полагая, что победа у него в руках, отправил на Восточный фронт два корпуса, так как «русские,— объяснял он в своих мемуарах годом позже,— оказались способными вторгнуться в Восточную Пруссию скорее, чем мы рассчитывали, и до того, как мы успеем одержать решительную победу над англо-французскими армиями». В заключение фон Мольтке написал: «Я признаю, что это было ошибкой, за которую нам пришлось расплачиваться на Марне» (55).

Что в действительности произошло во время наступления на реке Марне, в ходе которого, как утверждали, фон Мольтке потерял разум и было нарушено сообщение и согласованность действий между несколькими корпусами безупречной во всём остальном немецкой военной машины, остаётся тайной. Но по той или иной причине Германия встретила ошеломляющее, оказавшееся неожиданно очень сильным сопротивление противника, столкнувшись с невозможностью — в условиях современной индустриальной войны — выполнить план Шлиффена так быстро, как рассчитывали.