Гитлер был моим другом - [54]

– В этом году выставки не будет! Присланные нам работы ясно показывают, что у нас в Германии пока нет художников, чьи картины достойны висеть в этом великолепном здании. Итак, я распускаю комиссию!

Все оцепенели!

– Это будет ужасный удар для мюнхенских художников, герр Гитлер, – подал голос я. – Подумайте, сколько будет разбито надежд, – продолжил я уговоры. – Герр Гитлер, не может быть, чтобы вы говорили серьезно. Подано около восьми тысяч полотен, из такого количества наверняка мы сможем выбрать для выставки пятьсот – семьсот стоящих работ.

Минуту он колебался и раздумывал, потом согласился.

– Если вы думаете, что сможете найти достаточно картин, достойных участвовать в такой выставке, которую мы задумали, и заполнить эти галереи, позвоните мне в Оберзальцберг, когда закончите, и я приду проверить ваш выбор. Но не позволяйте себе поддаваться чьему-то влиянию!

Таким образом на меня совершенно неожиданно свалилась ответственность за выставку. Это была нелегкая задача, на которую я сам напросился своим выступлением в защиту мюнхенских художников. Но я знал взгляды Гитлера и хорошо представлял себе, что вызовет его благосклонность.

– Терпеть не могу, когда картины пишут кое-как, – довольно часто говорил он, – такие картины, по которым никак не скажешь, то ли они вверх ногами, то ли шиворот-навыворот, и несчастный багетчик должен приделывать к ним крючки со всех четырех сторон, потому что не может угадать, где верх, где низ!

Итак, чтобы не поставить под угрозу успех выставки, я решился твердо придерживаться его вкуса и из восьми тысяч представленных работ выбрал около тысячи семисот, против которых, как мне казалось, он не будет возражать.

Каждый год мы могли бы целый зал увешивать «портретами фюрера» – обычно их было около ста пятидесяти, всевозможных размеров, во всевозможных позах, большинство скопировано с фотографий, сделанных мною собственноручно. В конце концов Гитлер приказал, чтобы каждый год выставляли только один его портрет по его личному выбору. В 1938 году он выбрал портрет тирольского художника Ланцингера «Гитлер в рыцарских доспехах». Этот портрет купил город Мюнхен и затем рекомендовал Гитлеру для выставки; и, хотя «рыцаря Адольфа» часто критиковали, он нашел немало почитателей.

Мне всегда хотелось дать современной школе живописи возможность показать свои работы на выставке, и поэтому при потворстве директора Дома немецкого искусства я приготовил сюрприз для Гитлера, оставив одну галерею под модерн.

Когда мы вместе вошли туда, признаюсь, сердце у меня екало. Гитлер посмотрел на картину известного мюнхенского художника. Потом обернулся ко мне.

– Кто это здесь повесил? – спросил он, и тон его был не слишком доброжелателен.

– Я, герр Гитлер!

– А это?

– Тоже я, герр Гитлер, я сам это все выбрал!

– Снять всю эту ерунду, – отрывисто бросил он и сердито вышел из зала.

На том и закончилась моя попытка привить Гитлеру вкус к современному искусству.

В 1938 году среди представленных полотен была одна картина кисти художника П.М. Падуа под названием «Леда и лебедь». Я посчитал, что будет интересно выставить это произведение современного художника на тему, которая пользовалась популярностью в искусстве на протяжении многих веков. В техническом смысле она была написана великолепно, но дерзость авторского замысла была выражена, пожалуй, слишком откровенно, так что я отложил ее в сторону, чтобы спросить мнения у Гитлера.

Эта картина и на него произвела глубокое впечатление, но он опасался, что она покажется оскорбительной некоторым посетителям выставки, и колебался, не решаясь дать окончательное распоряжение. Потом у него возникла одна идея.

– Такую картину может как следует оценить только женщина. Спросим фрау Троост, жену профессора!

Фрау Троост довольно долго рассматривала картину и заявила, что не видит причин не допускать ее к выставке.

– Вот видите, Гофман! Оказывается, вы стыдливее женщины! Эта черта вашего характера для меня новость, – пошутил Гитлер.

Вердикт фрау Троост отмел все его опасения, и он велел мне выставить картину, что я и сделал, повесив ее на видном месте.

Той же ночью меня разбудил телефонный звонок. Это была фрау Троост.

– Я не могу сомкнуть глаз, профессор! Эта картина не дает мне покоя! Я все думала и думала о ней и пришла к твердому убеждению, что картину Падуа нельзя выставлять на публике. Пожалуйста, поговорите с фюрером, пусть он передумает!

– Я знаю Гитлера, вряд ли он изменит уже принятое решение, – ответил я.

Когда на следующий день я сказал Гитлеру об этом ночном звонке, он наполовину рассердился, наполовину развеселился.

– Как это похоже на женщин! На них совершенно нельзя положиться! Фрау Троост должна была заранее продумать все свои возражения. Теперь, когда я принял решение, я от него не откажусь!

Как я и ожидал, «Леда» Падуа вызвала много споров – кто-то был за нее, кто-то против, она долго привлекала всеобщий интерес, и многие из ведущих членов партии, включая женское отделение, требовали ее убрать. Но нашлось столько же меценатов, у которых она вызвала такой восторг, что они хотели ее приобрести. Однако Мартин Борман опередил всех.