Гитлер был моим другом - [30]

Мы прилетели в Афины на спецсамолете Геббельса и провели в этой прекрасной и древней стране очень приятную неделю, хотя и чересчур обремененную официальными приемами.

Неуклонно увеличивающийся спрос на мои фотографии и постоянные разъезды с Гитлером почти не оставляли мне времени, чтобы осмыслить события, сменявшие друг друга с головокружительной быстротой, или особенно задумываться о том, как и когда всему этому придет конец. Кроме того, в те годы никто из окружения Гитлера не посмел бы выражать личное мнение, пока его об этом не спросили. Ближний круг Гитлера следовал принципу, выраженному в классической присказке старшины британской армии, хотя скорее всего никогда ее не слышал: «Тебе платят не за то, чтоб ты думал, а за то, чтоб ты выполнял приказы!»

Поскольку я был личным другом Гитлера без всякого официального статуса, он часто интересовался моим мнением – разумеется, не о плюсах или минусах того или иного политического хода, но желая услышать непредубежденный и неприкрашенный рассказ о том, что думает народ. Но и при этом Гитлер ужасно не любил выслушивать неприятные вещи (на высказывание которых практически я один имел сомнительную монополию), и, слушая, он постоянно прерывал меня резким замечанием: «Я неприятно удивлен, Гофман, что вы верите каким-то глупым сплетням».

Народные массы противоречиво реагировали на то, как развивались события. Сначала они побаивались, так как Гитлер шел на явно и очень рискованные шаги; но по мере того как один за другим следовали дипломатические успехи, росло и доверие к Гитлеру – и не только доверие, но и энтузиазм, и немецкий народ стал жить под девизом «Гитлер во всем разберется». Точно такую же позицию занял и я без особых раздумий: очевидно, Гитлер знает, что делает, и, если временами я сомневался в мудрости какого-то политического хода, что ж, выходит, я ошибался.

А вот моя жена реагировала совершенно иначе. У нее было много друзей и знакомых в артистических и музыкальных кругах и вообще среди людей, не имевших никакого отношения к партии. Ее политические взгляды были им хорошо известны, и потому друзья были склонны говорить с ней гораздо более свободно и открыто, чем, например, со мной. Когда я приходил в их компанию, она не один раз встречала меня примерно такими словами: «А, ну вот и он! Теперь скажите все это ему лично, чтобы он понял, что не только я тут подрывной элемент!»

Она была убежденной пацифисткой и обладала умом и восприимчивым воображением, которое позволяло ей со всей ясностью видеть надвигающуюся опасность; да и секрета из своих опасений и ужасов она не делала даже перед Гитлером, и меня немало удивляло смирение, с каким он выслушивал ее мнение по некоторым вопросам. Однажды осенью 1938 года, когда мы находились с Гитлером в Бергхофе, зашел разговор о войне.

– Война! – с ужасом воскликнула Эрна. – Спасибо, я прочла одну только книгу о войне – «На Западном фронте без перемен» Ремарка, – и у меня в голове не укладывается, как порядочный человек может даже думать о том, чтобы вести войну, и при этом оставаться таким спокойным и довольным!

Признаюсь, после объявления войны замечания подобного рода были бы невозможны в присутствии Гитлера. Но вновь и вновь у меня появлялись серьезные опасения, что даже моего влияния на Гитлера и его искренней ко мне привязанности не хватит, чтобы спасти мою жену от концентрационного лагеря. И действительно, вскоре после объявления войны ее на довольно долгое время подвергли домашнему аресту за «сопротивление государственной власти» – и ей повезло, что с ней обошлись так снисходительно!

– Сегодня утром шеф в дурном настроении, – как-то раз шепнул мне один из адъютантов Гитлера.

Он шагал взад-вперед по двадцатичетырехметровому залу Оберзальцберга, не произнося ни слова. На его лице ясно читалось, что он не желает, чтобы его отвлекали от этого безмолвного хождения.

В дни политического напряжения в августе 1939-го все взгляды мира обратились к Гитлеру, и мировая пресса только и писала о том, что он сделал или сказал. Я вполне понимал охватившее его возбуждение, но не только оно заставляло его мерить шагами комнату. Я слишком хорошо его знал, и от моих глаз не укрылись некоторые признаки: что-то витало в воздухе! «Руку даю на отсечение, нас ждут новые сюрпризы, – подумал я. – Еще одна неожиданность, которая встряхнет весь мир и посадит в лужу всех дипломатов».

Я понятия не имел о том, что нас ожидает. Конечно, я знал, что после прихода к власти Гитлер не делал секрета из своей убежденности в том, что близится мировой кризис, который можно решить только силой оружия. Он утверждал, что конфликт неизбежен, но считал аксиомой, что это будет борьба между Востоком и Западом, борьба идеологий, и он всей душой надеялся, что получит поддержку западных держав – особенно Великобритании, – но тем не менее готов был, если необходимо, вести ее в одиночку.

Вдруг зазвонил телефон. Трубку снял Шауб и доложил Гитлеру, что на проводе Риббентроп. Быстрым движением Гитлер выхватил трубку у своего адъютанта.

– Превосходно! Поздравляю вас! Да, приезжайте немедленно!