Гипно Некро Спам - [3]

Они смотрят друг другу в глаза и улыбаются.

И

трахаются,

трахаются,

трахаются.

В любое время и в любом месте.

Она голая бродит по дому и участку: дача стоит в уединённом месте.

Он с изумлением рассматривает её лицо и тело.

В его доме пахнет Ей.

На верёвочке в ванной висят её трусики.

Трусики, от одного вида которых у него встаёт и они снова

трахаются,

трахаются,

трахаются.

Края чашек вымазаны помадой.

В его расчёске путаются длинные не рыжие волосы.

А иногда

на краешке унитаза

оставались

маленькие чёрные волоски.

Один, редко – два.

Маленький чёрный волосок.

Витой.

Чёрный курчавый волосок.

Маленькая непокорная спиралька.

Волосок Её паха.

Волосяное покрытие её тела в районе лобка.

Лобка, от соприкосновения с которым он получает такой приход, будто первые секунды передоза шави – чёрной грузинской опиатной широй.

Они открывают истинный смысл слов:

«не чуя земли под ногами»,

«слёзы счастья»,

«тону в глазах»,

«сердце сладко замерло».

ЛЮБОВЬ…

– Я кончаю от одного твоего запаха.

– Я кончаю от твоего запаха…

– Никогда не думала, что рыжий может быть таким красивым.

– Никогда не думал, что такая женщина, как ты, может быть со мной.

– Дурачок…

– А ты Моё Солнце.

– Говорю же, дурачок!.. Посмотри в зеркало… Ты – Солнце. Моё. Мой Солнечный Человек. Сын Солнца!..

– Брат…

Они хотят отпраздновать месяц.

Месяц?

Время летит… Время замерло…

Свой месяц.

Тридцать один день Рая.

Она едет на машине в город.

За ящиком шампанского и четырьмя порциями роллов из «Суши-бара».

Они долго целовались у уже заведённого авто.

Потом она умчалась, просигналив на повороте.

Он достал из огромного немецкого холодильника большую тарелку клубники. Своровали её у соседа, через два участка вниз по улице. Прошлой ночью хихикая и убегая быстро в темноте с крупными ягодами в глубокой сковороде с антипригарным покрытием.

Он мыл клубнику в ведре у колодца.

Она лежала мёртвая в кювете у трассы Донецк-Луганск.

Её сиреневая «Мазда» вошла под «Камаз» почти целиком.

Он забеспокоился через три часа. Вылез на большой холм и стал звонить.

«Телефон выключен или находится вне зоны».

На похоронах все смотрели на него и не могли понять: кто этот рыжий парень со слезами на щеках.

Её муж, убитый горем, не замечал ничего вокруг.

Она исчезла за месяц до того, как её нашли за городом в изуродованном автомобиле.

Муж давал объявления. Писал заявления. Менты побывали у декана. Подняли на уши три прилегающие области, зарядили план перехват. Ноль. Две недели все точки, где номера перебивают, прессовали. Ноль.

И вдруг – эта «Мазда» сиреневая в «Камазе». Пассажирка – насмерть.

Она получила какую-то небольшую, но несовместимую с жизнью травму. Что удивило патологоанатома, так это то, что из покорёженного куска металла тело Любови Смирновой было извлечено практически неповреждённым. Её прекрасное лицо оставалось прекрасным и после смерти.

Декан уехал с семьёй на море.

Похороны.

Душное марево, какое бывает перед дождём.

Преддождье.

Много родственников в трауре, соседей и сослуживцев. Все любили Её. Или хотя бы делали вид.

Недалеко бродит серьёзный и немолодой человек с большим фотоаппаратом на шее и белой надписью «@chtung (!)» на чёрной футболке.

Говорят, что это фотограф из Москвы. Из толстого цветного журнала. Он попросил разрешения у мужа и фотографирует усопшую через дорогую фотооптику. Он, выпятив нижнюю губу, смотрит на экспонометр и положение солнца. Большинство присутствующих смотрит на него. Поэтому не все и не сразу заметили этого непонятного парня. Примерно минуту на него смотрит только один человек.

На него смотрит муж.

На рыжего в чёрном костюме и чёрных очках.

Из-под чёрных очков текло.

Щёки его были мокрыми.

Никто не мог понять, кто это?

Неизвестный стоял у могилы долго.

До того момента, когда Преддождье перестало быть «Пред».

Дождь рухнул сверху в одну секунду.

Он враз вымок с ног до головы.

Медленно повернулся и пошёл к выходу с кладбища, скользя и перемазав ботинки в рыжую глину, – туда, где стояло жёлтое такси с большим белым рекламным гребнем на крыше. Таксист терпеливо ждал, пока он вымоет обувь в глубокой луже. Потом долго вёз его, молчащего, за сорок километров от города.

Он входит в дом.

И через пятнадцать минут.

Он видит.

Видит с высоты трёх метров.

Из-под почти самого потолка.

На самом краешке белого унитаза.

Маленький.

Чёрный.

Волосок.

И вот. Маленькая непокорная спиралька приклеилась к подушечке указательного пальца правой руки.

Он поднёс его к самому-самому глазу.

Он смотрел на него с минуту.

Он хранил его в маленьком белом бумажном конвертике.

В шкатулке на телевизоре.

Потом он подумал: а вдруг – пожар?

Вдруг вор залезет сюда и сгребёт не глядя конвертик с собой, а потом выкинет???

Он стал носить конвертик с собой.

В его гардеробе появились рубашки, у которых были нагрудные, застёгивающиеся на пуговицу или на молнию, карманы.

Каждые полчаса он трогает карман рукой и, почувствовав хруст бумаги сквозь ткань, кивает сам себе.

Он выходит на работу, никак не объяснив своего полуторамесячного отсутствия.

Его берут обратно без вопросов: он незаменимый и опытный сотрудник. Оформили задним числом отпуск за свой счёт. Он работал, как робот, – много и качественно. Только иногда мог остановиться на полуслове и смотреть какое-то время в окно.