Гимн настоящей стерве, или Я у себя одна - [44]

Последствия рокового послания проговариваются до мельчайших нюансов — бытовых и психологических. Будешь ли ты делать тест? Если да — как проживешь несколько дней, отделяющих тебя до приговора? «В пятницу, в три, в пятницу, в три…» — затянувшийся мучительный рефрен.

Как примешь положительный результат? Признаешься ли жене? Что она ответит — словом и взглядом? Представь: она инфицирована, заболевает и умирает от паралича мозга, а ты продолжаешь носить вирус и прекрасно себя чувствуешь…

Теперь представь другое: она здорова. Как вы будете жить дальше? Можно ли полностью полагаться на презервативы? И вообще — захочет ли она заниматься любовью с тобой, заразным, грязным, виноватым…

Решишься ли ты поцеловать еще когда-нибудь свою маленькую дочку — ведь, говорят, ВИЧ передается со слюной. И еще со слезами — а тебе надо резать лук на кухне…

Не забудьте про свою работу, господин школьный учитель, — попробуйте обнародовать ваш диагноз и примите все, что достанется на вашу долю от учеников, их родителей, а также от участливых коллег. Заботливые расспросы окажутся лишь прелюдией к увольнению. Может, вы в этом сомневаетесь?

А если уехать далеко и навсегда? А если свернуть на своей легковушке под колеса дальнобойщику? Нет выхода. Выхода нет. Многотонный груз страха, вины и косых взглядов не удастся разделить ни с кем. Это — навсегда. До самой смерти, которую ты, возможно, еще станешь торопить…

Сила «Конго…» — в полном отсутствии трендежа насчет гуманности в отношении ВИЧ-инфицированных. Герои — нормальные люди, они знают: ужас перед возможностью заражения всегда сильнее гуманизма, такова человеческая природа. (Я лично поймала себя на том, что брезгливо отодвигаюсь от тетки, пару раз чихнувшей по соседству.) Здесь никого не призывают думать о других — только о себе и своих близких, за которых мы в ответе. История «Конго…» возведена на прочном фундаменте разумного эгоизма.

В зале много молодых, причем ведут они себя, по мнению публики зрелого возраста, неадекватно, над каждым словом покатываются со смеху, как будто им рассказывают, как в черной-черной комнате, в черном-черном гробу лежит ро-о-озовенький поросеночек… Дети (пусть даже вчерашние дети) не хотят думать про смерть, и это их право. Кроме того, они стесняются и комплексуют, и тоже не без повода, поскольку СПИД в устоявшемся уже понимании — недуг не совсем приличный. Исключительные трагические случаи заражения у зубного врача, в парикмахерской или при переливании крови улучшить его репутацию не в состоянии…

Подвох заключается в том, что пьеса написана, поставлена и сыграна очень даже не без юмора. «Взрослые», по-моему, не смеются, только опасаясь кощунства, — как не стали бы, наверное, смеяться, заглянув одним глазом на тот свет, даже если бы узрели там сценки комического свойства; как невозможно, переступив порог детства, перечитывать сказки Андерсена — с жестокими кровопролитиями на каждой странице… Я не стала бы возлагать на «Конго» функции санпросвета. В крайнем случае, можно часть прибыли пустить на закупку презервативов и рассылать их по московским вузам для бесплатной раздачи студенчеству.

«Конго…» со СПИДом, безусловно, борется. Но не потому, что со сцены говорят про СПИД, а потому, что спектакль — хороший. Помните, как Вронский, проведя несколько часов подле Кити, выходил от нее с ощущением душевной и физической чистоты и, минуя злачные места, ехал домой спать? Всякое качественное, с душой и мыслью созданное театральное зрелище исполняет в жизни зрителя роль Кити. «Конго…» на эту роль может претендовать вполне.

_____

МАЛЕНЬКИЙ, МАЛЕНЬКИЙ, ВСЕ РАВНО ТЕБЯ НЕ БРОШУ…

Этот спектакль в обиходе называют «Фаллоимитатором» Нины Чусовой. Хотя новую пьесу екатеринбургского драматурга Олега Богаева на столичной сцене решили переименовать. Вместо «Фаллоимитатора» в программке значится «Резиновый принц». Вероятно, чтобы театралы промеж собой не судачили: ты «Фаллоимитатор» Чусовой видел?.. Ох, какой у нее «Фаллоимитатор»…

Впрочем, невзирая ни на какие ухищрения, двусмысленная фраза выстраивается сама собой. Давно было известно, что Чусова ставит потенциальный шлягер с секс-шопным названием, а на главную роль (то есть на роль не товара, но потребителя) приглашена эстрадная дива Лолита Милявская. Премьера ожидалась критической общественностью с плохо скрываемым скепсисом, и, судя по первым рецензиям, чуда не произошло.

У меня отдельное чтение: мне-то лично кажется, что чудо состоялось. Простенькое такое, обыкновенное чудо, и заключается оно в том, что спектакль, сделанный весьма несовершенно, до краев насыщен ясным, пронзительным смыслом. «Принц» с его режиссерскими банальностями и небрежностями, с незашлифованными швами и откровенными постановочными ошибками, бьет прямо в сердце.

Как родное имя пьесы, так и придуманный для нее псевдоним в равной степени неточны. Понятно, что надувной мужик — это вольная фантазия Богаева, и он прекрасно знает, что ничего подобного в секс-шопах не продается. А почему не продается? Потому что все надувное — мягкое. Резиновый принц не может служить фаллоимитатором, ибо как раз в том месте, которое нужно имитировать, он и подкачал… С точки зрения чусовского спектакля, ошибочно не только прилагательное, но и существительное — собственно, «принц». Никакого принца там нет, а есть очень милый, простолицый, с уже облетающей головой Евгений Стычкин, и рост его, партнерше по грудь, наверное, всякий раз должен напоминать Милявской про Цекало…