Гимн Лейбовичу - [78]

Дон Таддео обратился к другим монахам:

— Я слышал о «братьях на чужбине». Разве не правда, что некоторые члены вашей общины временами работают в других местах?

— Очень немногие, дон Таддео, — ответил молодой священник. — Прежде орден поставлял клерков, писцов и секретарей белому духовенству и обоим дворам, как королевскому так и церковному. Но это было во времена самой суровой нужды и бедности ордена. Тогда братья, работающие на чужбине, не раз спасали остальных от голодной смерти. Но теперь в этом больше нет нужды, и делается это очень редко. Конечно, несколько наших братьев учатся сейчас в Новом Риме, но…

— Это именно тот случай! — воскликнул дон с внезапным энтузиазмом. — Я обеспечу для вас стипендию Коллегиума. Я уже говорил с вашим аббатом, и…

— Да? — спросил молодой монах.

— Ну… хотя мы и не пришли к соглашению по некоторым пунктам, я смог уяснить его точку зрения. Я подумал, что такая стипендия поможет улучшить наши отношения. Она будет выдаваться, конечно, в виде жалованья, и я уверен, что аббат найдет ему хорошее применение.

Брат Корнхауэр наклонил голову, но ничего не сказал.

— Ну вот! — Ученый рассмеялся. — Похоже, приглашение не обрадовало вас, брат.

— Я польщен, конечно. Но не мне решать такие вопросы.

— Понимаю. Но я и не подумаю просить вашего аббата, если это неприятно лично для вас.

Брат Корнхауэр заколебался.

— Мое призвание — религия, — ответил он наконец, — то есть жизнь в молитвах. И нашу работу мы также представляем себе как разновидность молитвы. Но это, — он показал в сторону динамомашины, — по-моему, скорее походит на игру. Однако, если дом Пауло пошлет меня…

— Вы с неохотой, но поедете, — раздраженно закончил ученый. — Я уверен, что смогу убедить Коллегиум посылать вашему аббатству не менее сотни золотых ханеганов за каждый год, что вы проведете с нами. Я… — Он умолк, чтобы посмотреть на реакцию собеседника. — Простите, я что-нибудь не так сказал?

Аббат остановился на лестнице и взглянул на людей в подвале. Несколько смущенных лиц повернулось к нему. Через несколько секунд и дон Таддео заметил присутствие аббата.

— Мы как раз говорили о вас, святой отец, — сказал он, приветливо кивнув ему. — Если вы слышали, то я, наверное, должен объяснить…

Дон Пауло покачал головой.

— В этом пока нет необходимости.

— Но я хотел бы обсудить…

— Это может подождать? Сейчас я тороплюсь.

— Конечно, — сказал ученый.

— Я скоро вернусь.

Он снова поднялся по лестнице. Отец Голт ждал его во внутреннем дворе.

— Слышали они уже об этом, домине? — мрачно спросил приор.

— Я не спрашивал, но уверен, что еще нет, — ответил дом Пауло. — они там внизу просто ведут безобидную беседу. Что-то о том, чтобы брат Корнхауэр поехал с ними в Тексаркану.

— Значит они не слышали, это точно.

— Да. Где он сейчас?

— В домике для гостей, домине. С ним врач. Он в горячке.

— Сколько братьев знает, что он здесь?

— Четверо. Мы пели Non e,125когда он появился в дверях.

— Прикажите этим четверым никому не говорить об этом, а потом займите наших гостей в подвале. Только будьте добры, сделайте так, чтобы они ничего не узнали.

— Но разве вы не скажете им об этом перед отъездом, домине?

— Скажу. Но пусть они сперва будут полностью готовы. Вы знаете, это не удержит их от возвращения. Чтобы уменьшить возможность замешательства, обождем с сообщением до последней минуты. Это у вас с собой?

— Нет, я оставил это с его бумагами в домике для гостей.

— Я пойду взгляну на него. Предупредите братьев и займите наших гостей.

— Да, домине.

Аббат направился к домику для гостей. Когда он вошел, брат-фармацевт как раз выходил из комнаты.

— Будет он жить, брат?

— Я не знаю, домине. Дурное обращение, голод, долгое пребывание на солнце, лихорадка… Если будет воля Господня… — Он пожал плечами.

— Могу я поговорить с ним?

— Я думаю, это не имеет смысла. Он в бреду.

Аббат вошел в комнату и тихо закрыл за собой дверь.

— Брат Кларет?

— Не надо опять, — произнес человек, лежавший на постели. — Ради бога, не надо опять… Я рассказал вам все, что знал. Я предал его. А теперь оставьте меня…

Дом Пауло с жалостью рассматривал секретаря покойного Маркуса Аполло. Он посмотрел на руки писца. На месте ногтей были только гноящиеся раны.

Аббат вздрогнул и повернулся к маленькому столику возле постели. Отдельно от небольшой пачки бумаг и кучки личных вещей лежал небрежно отпечатанный листок, который беглец привез с собой с востока.

«Мы, Ханнеган, правитель милостию Божией, сюзерен Тексарканы, император Ларедана, защитник веры, доктор права, вождь кланов язычников и духовный пастырь прерий — всем епископам, священникам и прелатам церкви нашего законного королевства шлем приветствие и обращаем внимание на нижеследующее, имеющее силу закона, а именно:

I. Поскольку один иноземный князь, некий Бенедикт XXII, епископ Нового Рима, самонадеянно предъявляя претензии на не принадлежащую по праву ему власть над духовенством нашей страны, осмелился сначала покуситься на то, чтобы подвергнуть церковь Тексарканы отлучению, а затем отменил это решение, что вызвало великое замешательство и пренебрежение к духовным делам среди верующих, Мы, единственный законный глава церкви в нашем королевстве, действуя в согласии с собором епископов и духовенства, настоящим объявляем Нашему верному народу, что вышеуказанный князь и епископ Бенедикт XXII есть еретик, симонит