Гимн крови - [7]

Среди этих смертных была и Жасмин, чернокожая экономка, деятельная по своей натуре и весьма обворожительная (позже мы остановимся на этом, я не могу отказать себе в удовольствии), некогда она была возлюбленной Квинна. Их маленький сын, четырехлетний Джером, рожденный до того, как его отец стал вампиром, крутился тут же, поднимаясь и сбегая по закругленным ступеням исключительно ради забавы, его ножки были обуты в немного великоватые для него белые теннисные тапочки. Его бабушка — Большая Рамона, величественная черная леди с белыми, убранными на затылке волосами, трясла головой, разговаривая с кем-то невидимым. Она находилась на кухне, готовя ужин для Бог знает кого.

Ее внук, подвижный чернокожий мужчина, будто влитый в свою лоснящуюся кожу, стоял в проеме большой двери, разглядывая ступени. Он был облачен в черный костюм и галстук. Он служил шофером у леди, о которой все они скорбели и сейчас с немалым подозрением прислушивались к спальне Квинна, и не без причины.

На втором этаже, в спальне Квинна его старый гувернер, Нэш Пэйнфилд, утешал тринадцатилетнего Томми Блэквуда, дядю Квинна по крови, но больше подходящего ему в качестве приемного сына. Симпатичный юный джентльмен тихонько оплакивал добрую старую леди, с которой за три года успел объездить всю Европу, которая "сделала его", как сказал бы Диккенс.

Где-то на задворках имения рабочие, Ален и Джоул, сидели в освещенной части пристройки и читали еженедельник "Вокруг света", прерывая занятие взрывами хохота, в то время, как телевизор транслировал футбольный матч.

Перед домом красовались огромные лимузины и еще один за ним.

Что касается Большого дома, то позвольте мне перейти к деталям. Я нахожу его довольно пропорциональным, что, обычно, не свойственно американским строениям в греческом стиле, но этот особняк, гордо расположившийся на плоской возвышенности, с длинной ореховой подъездной аллеей и высокими царственными окнами, представляет собой приятное исключение из правил.

Интерьер? То, что американцы называют "гигантскими комнатами". Чистенькие, сияющие. В них много зеркал, портретов, старинных часов, персидских ковров, и в обязательном порядке — мебель девятнадцатого века из красного дерева, которую люди часто ставят рядом с предметами обстановки выполненными в духе времен Людовика XIV, чтобы добиться эффекта антикварности. Что еще? Множество обязательных громоздких кондиционеров, которые магически охлаждают воздух, интимно гудят, и неузнаваемо изменили Юг в наши дни. Знаю, знаю, я должен обрисовать обстановку перед тем, как начну делать это же с людьми. Что еще?

Я не мог мыслить логично. Мой мозг бешено работал. Я не мог выбросить из головы то, что произошло с Мэррик Мэйфейр.

Да, конечно же, Квинн настаивал, что видел божественный свет, принявший его опостылевшего спутника и Мэррик, и для него сцена на кладбище была священным чудом, то есть тем, чем не была для меня. Я видел только, как Меррик принесла себя в жертву.

Я рыдал, кричал и сыпал проклятьями.

Хорошо, не будем больше о Мэррик. Но имейте ее в виду, потому что мы о ней еще вспомним.

Как знать? Может, я буду вспоминать о ней каждый раз, когда я буду чувствовать себя так же, как сейчас. Кто-то должен задать направление этой книге?

Не воспринимайте мои слова всерьез. Я обещал вам историю, и вы ее получите.

Откровенно говоря, в этот, или, скорее, в ТОТ момент, из-за происходившего в Большом доме у меня не оставалось времени на хандру. Мы потеряли Мэррик. Восхитительная и незабываемая тетушка Куин покинула нас. Меня переполняло горе и горе окружало меня.

Но произошло нечто неожиданное, и мой славный Квинн нуждался в моей помощи без промедления.

Я мог и устраниться.

Квинн, новорожденный вампир — птенец, воззвал к Лестату Великолепному (да, мне нравится этот титул), чтобы тот помог ему справиться с Гоблином. С технической точки зрения, когда Мэррик увела призрак за собой, вопрос разрешился. Я закончил свои дела и мог скрыться в летних сумерках, не слушая пересуды, должные последовать после моего исчезновения: "а кто же, в конце концов, был тот расфуфыренный тип?"

Но я не мог покинуть Квинна. Окруженный всеми этими смертными он был в настоящей ловушке.

Кроме того, я был влюблен в юношу. Квинну едва минуло двадцать два, когда над ним был совершен обряд, и он был хорош, как мечта, неосознанно очарователен, и искренне добр. Исполненный страдания странник ночи, охотящийся на кровь проклятых и нуждающийся в обществе веселых и любящих.

(Веселых и любящих??? Как я, к примеру??? Но тогда малыш делает ошибку. Я уже, от горячей любви к нему, устроил в его честь дьявольски хорошее шоу. Значит ли это, что я проклят за то, что так люблю тех, кто способен разжечь во мне любовь? Это чудовищное прегрешение для монстра, вроде меня? Очень скоро вы поймете, что я все время веду речь о своей моральной эволюции! Но не сейчас. Сейчас — о задумке).

Я могу влюбиться в кого угодно: мужчину, женщину, ребенка, вампира, папу. Не имеет значения. Я настоящий христианин. Я вижу божьи дары в каждом. Но многие бы полюбили Квинна. Таких, как он, просто любить.