Гильотина для Фани - [28]

Потом жизнь, революция и гражданская война разбросала друзей в разные стороны. Яшка продолжил семейные традиции и, в конечном итоге, дослужился до помощника главного раввина в Хоральной синагоге Москвы. А Боря с Абрашей, видимо заразившись художественной бациллой от соседа – художника, пошли в искусство.

Абрам начинал помощником оператора в студии Ханжонкова (в основном поначалу бегал за водкой), а умный Боря закончил театральный техникум, тот, что в Собиновском переулке и пробился на место администратора аж в Колонном зале Дома Союзов. И только за три года до начала войны пересеклись их пути в одной точке и в один день. Это был Рош-а Шона (еврейский Новый год), который советские власти разрешили провести в одной только Хоральной синагоге Москвы.

Сегодня же для Якова Мойсе был великий день. Он помог Голде Меир спустится с «хоров» в главный зал после молитвы и она со слезами на глазах благодарила Шлифера за эту молитву. Главный раввин и передал ей список из девяноста шести фамилий, которые захотели уехать в только что народившийся Израиль.

Дело это было рискованное для всех, но Голда пообещала через свою подругу Жемчужину-Молотову договориться с «таможней», точнее с её начальником. Фамилия Якова Мойсе стояла сообразно алфавитному порядку почти в конце этого списка, и для него начались длинные, бессонные ночи, когда он вздрагивал от каждого шороха в коридоре своей коммуналки. И не зря.

«Надо же, сколько шума и вони из-за этой Голды Меир», – думал Семёнов, просматривая донесения своих сотрудников. Все списки лиц, так или иначе попавших в её окружение, лежали перед генералом. Особенно его возмутило это сборище в синагоге, десять тысяч евреев пришло на этот праздник Судного дня.

«А сколько не пришло?», – думал генерал. Резко заболели шея и позвоночник. Раны ещё давали о себе знать. Семёнов встал, налил из графина воды и запил таблетки, которые ему выписал профессор Бурденко.

Из того окопа, в сорок первом, где они умирали с Абрашей, ночью их вытащили две молоденькие медсестры и потом он, какими-то неисповедимыми путями, оказался в тыловом госпитале. Что стало с Абрамом, он так и не узнал. Но последние слова его всё-таки расслышал. Копия плёнки у Натали.

Как же он жалел тогда, что отправил к Натали Петровича с группой таких же дебилов – настоящие профессионалы тридцатые годы не пережили. Чёрт их дёрнул вкатить ей эту «сыворотку правды» – новый препарат из спецлаборатории. После чего она понесла какой-то бред о Кагановиче, его дочери и зяте, который её изнасиловал, и всё. Про плёнку не успели. Она взяла и выбросилась из окна. На этом наркодопрос и закончился. Последняя ниточка, ведущая к плёнке, оборвалась.

Больше всего в жизни генерал не любил неопределенность и неизвестность, особенно в делах важных, таких, как это. Чувствовал генерал, «слепой кишкой» чуял, что всплывёт когда-нибудь эта плёночка. И тогда ему конец. Это приговор – стенка, даже без суда и следствия. «Интересно, а если они и мне вколют эту сыворотку, – думал Семёнов, – и я расколюсь и расскажу о том, что приказ убить Вождя мирового пролетариата я получил от его ближайшего сподвижника, товарища Свердлова. Представляю себе эти рожи в Политбюро! И тогда получится, что вся эта славная когорта идейных единомышленников просто кучка «паханов», которые за власть готовы были перегрызть друг другу горло. Кто ж мне это простит? Или, допустим, эта плёнка уйдёт за границу, какой вой там поднимется?». Генерал был прагматиком и всегда просчитывал самые плохие варианты. Но годы шли, и Семёнов стал понемногу забывать об этой плёнке, о пропавшей неизвестно куда Фани Каплан, о войне и Абраше.

К генералу Семёнову этот список, уже прошедший десятки инстанций, попал в сильно урезанном виде. В нём из девяноста шести фамилий осталось лишь восемнадцать. «Так, моих парней здесь четверо, все на месте, – думал он, просматривая список, – идиоты! Зачем нужно было вычёркивать столько народа из этого списка, пусть бы катились к чёртовой матери в свой Израиль, воздух в Москве был бы чище!». Ещё раз пробежал глазами список. «Надо бы кого-нибудь вычистить, для порядка», – подумал генерал. Чем ему не приглянулась фамилия Яши – неизвестно, только именно её он и собрался вычеркнуть, но раздался телефонный звонок и он отложил ручку. Звонил сам Абакумов, Семёнов почти выбежал из кабинета. Яше Мойсе в очередной раз повезло.

И настал, наконец, тот счастливый день, когда Якову Мойсе дали разрешение на выезд. Это была советская виза второго рода, которая разрешала покинуть страну навсегда. Закончились ночные страхи и кошмары, и Боря Крамер, друг, накрыл стол не где-нибудь, а в Метрополе, на втором этаже в шаляпинском кабинете. Боря был здесь своим человеком, поскольку не раз после концертов приводил сюда на ужин звёзд кино и театра.

Официанты выстраивались в очередь – считали за честь обслужить таких гостей. И даже главный швейцар Метрополя Фролыч, штатный сотрудник МГБ, сквозь пальцы смотрел на пьяные выходки Бориных гостей, и даже не упоминал об этом в своих отчётах, за что был неоднократно «обласкан» щедрым на подношения Борисом Крамером.