Гиллеспи и я - [2]

Дорога на север казалась вечной. Начали сгущаться сумерки, а поезд неутомимо мчался по полям и холмам. По крыше вагона барабанили угольки. Мы проезжали деревни, окруженные то мусорными свалками, то болотами, потом снова поля, белесые в паровозном дыму. Вскоре поля закончились, и в непроглядной тьме за окном изредка мелькали освещенные фонарями предместья. Наконец паровоз начал сбавлять скорость; здания становились все выше, мои попутчики принялись собирать свои пожитки, и поезд, мерно покачиваясь, с грохотом въехал на мост. Когда сумрак рассеялся, за серебристой оградой блеснула полоска медно-красной воды — река Клайд. По ней сновали бесконечные суда, и вдоль набережной мерцали огни, а облака казались едко-желтыми в отраженном пламени бесчисленных фабричных печей.

В то лето на Выставку в Глазго стекались посетители со всего мира. По чистой случайности я выбрала удачное время для приезда; мне повезло найти пристойное жилье и при этом избежать помпезной церемонии открытия, где собрались толпы народа — шумные и восторженные, а также присутствовала королева Виктория — чопорная и равнодушная. Расположившись в своем новом пристанище — двух мансардных комнатах в доме близ Уэст-Эндского парка, — я целую неделю рассеянно слонялась по экспозициям. Чего там только не было: картины и скульптуры в Восточном дворце; динамо-машина — настоящее испытание для слуха и обоняния; подарки к юбилею правления королевы (скучные, но неизменно вызывающие восторг ценителей); копия дворца епископа — коснувшись ее острием зонтика, я выяснила, что «дворец» сделан из крашеного холста; и — предмет моей преступной страсти — табачный киоск с невиданным ассортиментом сигарет. Как же мне хотелось вытянуться на диване в зале отдыха и вкусить никотинового блаженства! Увы, много лет назад нравы были куда более строгими, и мне приходилось, изображая благовоспитанную даму, покупать вожделенные маленькие радости «для отца» и позднее наслаждаться ими в уединении.

Я не проводила в парке все время. Пешие прогулки действовали на меня умиротворяюще, и, когда первые яркие впечатления от Выставки начали блекнуть, я принялась исследовать центр Глазго, ближе знакомиться со вторым городом Империи, городом тысячи холмов. На одной из этих целебных прогулок я впервые встретила двух дам, которые, как выяснилось позднее, состояли в близком родстве с Недом Гиллеспи.

По-моему, это случилось в конце мая. Точную дату я позабыла, но помню, что день был непривычно жарким, и, изнывая от духоты в комнатах, я решила пройтись. На улицах бурлил и сверкал на солнце водоворот разноцветных шляп и зонтиков, всюду сновали иностранцы. Глазго преобразился и стал похож на шумный южный город в дни народных гуляний — например, на Севилью, Париж или даже Неаполь. Местами он напоминал огромную строительную площадку, на которой возводили конторские здания, многоэтажные дома и церкви. К небу вздымались подъемные краны, и почти на каждом шагу виднелись пустыри, заваленные камнями и досками, или торцы недостроенных домов, где для еще не рожденных обитателей были заложены камины. Гуляя по оживленным улицам, я с наслаждением ловила обрывки фраз на дюжине разных языков и со всевозможными акцентами. Помимо шотландского, английского и американского говора, я различила французский, немецкий, голландский и еще одно чудно€€е наречие, в котором я в конце концов опознала гэльский — язык шотландских горцев и их заморских соседей — ирландцев.

Разглядывая скатерти в витрине лавки на Бьюкенен-стрит, я внезапно заметила нечто странное. Лавка находилась в тени, но противоположную сторону улицы освещало яркое солнце, и в витрине отчетливо отражались двое: распростертая на земле женщина в черном капоре и склонившаяся над ней девушка. Сначала я решила, что они разыгрывают экспромтом какую-то сцену — во время Выставки на каждом углу шли уличные представления. Я обернулась, чтобы лучше рассмотреть происходящее. На тротуаре у входа в пассаж «Аргайл» действительно лежала женщина, на вид лет шестидесяти с небольшим. Теперь я поняла, что передо мной вовсе не актриса: несчастная была в обмороке, судя по перепуганному лицу ее спутницы — миловидного златовласого создания в легком платье из набивной ткани и соломенной шляпке с высокой тульей. Лихорадочно оглянувшись, девушка окликнула проходящего мимо паренька в запыленной одежде. В это время по улице проехал кэб, и я не разобрала слов, но юноша сразу после разговора пустился бежать по Бьюкенен-стрит — вероятно за помощью.

Тем временем необычная сцена привлекла внимание прохожих, и вокруг женщины начала собираться толпа. Самоуверенная пожилая дама тщетно подносила к носу пострадавшей нюхательные соли и была вынуждена удалиться. Высокий мужчина галантно подсунул под голову сомлевшей матроны ее же гобеленовый ридикюль, чтобы той не пришлось лежать на голой земле, однако в результате подбородок несчастной уперся в грудь, а капор съехал набок. Девушка потуже затянула ленты и застегнула распахнувшийся ворот платья.

Для неотесанной публики несчастный случай был не более чем очередным развлечением. Они то и дело выкрикивали советы, благонамеренные («За щеки ущипни» и «Сбегайте кто-нибудь за доктором») и не очень («Найдется у кого-нибудь