Гикки и Бэби Кассандра - [4]

Полчаса или дольше она набирала номера и рассказывала по линии историю ее злополучного странствия: затерялись в лабиринте Ди-Си, все четыре шины сплющились, ноги тоже не держат, живот бурчит, голова тоже, а руки были похожи на морских птиц, угодивших в мазут, пока нам тут не встретился щедрый плюральный пипл, которые нас спасли. Насчет бэби Кассандры не извольте беспокоиться, она счастлива и здорова и ест сейчас полную ложку клубничного шейка, пускает пузыри, такая чудесная девочка! Давайте, приезжайте за нами и отвезите нас в Спрингфилд! Она не называла имен, но по специфическому хихиканью и кокетливой мимике можно было понять, что все ее собеседники были мужчины.

Вскоре они начали прибывать, трудно сказать, сколько их было. Каждый представлялся как муж Гикки. У всех у них было что-то общее, и прежде всего в глаза бросалась татуировка. Открытые части их тел были покрыты таким густым слоем этого изобразительного искусства, что казалось их майки были натянуты на плотное голубоватое трико. Один из них, впрочем, пришел в рубашке с галстуком, однако хвостики змей выползали у него из-под манжет, а острый кинжал выпирал из воротника прямо под адамово яблоко.

«Джи, Гикки, ты выглядишь снэззи!» — восклицали они при виде своей жены, вихляющейся в костюме-тройке. Все они, без исключения, делали бэби Кассандре «козу». «Хай, Кэсси! Как дела, моя конфетка?»

Девочка приветствовала их очаровательной улыбкой, однако глазенки ее катались слева направо и обратно: слишком много было папочек для одного инфанта.

«Вот так прорва мужей, — сказали мы осторожно. — Где вы их выращиваете, Гикки, если не на ферме?» Она смущенно присвистнула по-французски: «C'est la vie!»

Снова и снова мужественные голоса звучали в домофоне, двери распахивались, и новый муж в своей татуировке присоединялся к компании. Все они топтались в нашей квартире и, казалось, были готовы пуститься в пляс. В конце концов так и случилось, они начали свой неуклюжий танец, который, как мы поняли, был своего рода ритуалом прощания. Только после того, как последний муж покинул помещение, мы заметили, что вместе с ними исчезли: бэби Кассандра, ее мать Гикки, наш костюм-тройка и наш французский бульдог Гюго. Мы сидели в углу гостиной, оглохшие от внезапной тишины. Одна лишь единственная вещь напоминала о столь внезапно разыгравшейся и столь же внезапно исчезнувшей вечеринке: забытые жалкие джинсы Гикки. Мы швырнули этот предмет вымысла в окно, прямо в мощный поток воздуха, которому случилось пролетать мимо. Хлопая штанинами, джинсы удалились в сторону тлеющего горизонта.

С той ночи прошло много лет. Кажется, не менее восемнадцати, но кто считает? Адамс-Морган существенно не изменился. Как прежде он был бурно-кипящим и расслабленным в одно и то же время. Впрочем, некоторые изменения, разумеется, накопились. Из них самые заметные сразу бросались в глаза всякий раз, когда мы бросали взгляд на свое отражение в витрине. Мы постарели. Наши бакенбарды и косица стали седыми. Мы отказались от нашего дерзкого прикида. Не было больше ни треуголки с плюмажем, ни серебряных шпор. Вместо этого у нас развилась склонность ко всему мягкому: вельветовый костюм, ирландская твидовая шляпа, кашемировый шарф, туфли из оленьей кожи. Мы придерживались диеты и перечитывали классиков. Народ Адамс-Моргана к нам привык и называл нас «наша старая гвардия». Больше того, коммодор Крэнкшоу однажды осторожно предложил нам занять позицию его заместителя по части подбора разбитой посуды. Для дальнейшей циклической переработки, разумеется.

Однажды мы шли домой, неся пучок экологически чистой моркови и упаковку безалкогольного пива, когда к нам подошла худенькая девушка лет восемнадцати. Она мягко сказала: «Добрый вечер!»

— Добрый вечер, мисс! Чем мы можем быть вам полезны?

Она счастливо засмеялась: «Как мне нравится ваше множественное число! Клянусь, я всегда обожала ваш плюраль!» Что-то было в этой молодой особе несказанно невинное и добродушное.

— Имели ли мы честь видеть вас ранее, мисс? — спросили мы.

— Ну, конечно же! — воскликнула она. — Присмотритесь! Неужели вы меня не узнаете? Я Кэсси, бэби Кассандра, как меня звали в те дни. Я была приторочена к левому бедру моей матери, припоминаете?

— Это удивительно, — сказали мы. — Вам в ту ночь, если это были вы, было всего шесть месяцев. Как вы можете помнить нас?

Она потупила глаза:

— Я помню все: ваш диван, и жвачку с кетчупом, и ложку клубничного шейка, которую я с таким наслаждением проглотила, и вашего Гюго, который последовал за мной и стал лучшим другом моего детства, и танцующую вокруг толпу моих отцов. — Она подняла глаза, они сияли: — Уж если вы не помните меня, припомните мою мать, мою драгоценную женщину с ее гигантским размахом рук сродни альбатросовским крыльям.

— Конечно, мы помним Гикки, — сказали мы и добавили осторожно: — Ну как она?

Кэсси вздохнула:

— Она всегда легко взмывала ввысь, однако, увы, ей всегда было трудно благополучно приземлиться. Ее конечности были слишком тяжелы для приземлений. Однажды на сильно пересеченной местности она переломалась.

— Как это грустно, — вздохнули и мы.