Гиблое место - [54]

— Люди у меня почти готовы, — сказал я после ритуала приветствий, — и дня через три можно выступать.

Наталья Георгиевна обрадовалась, и в лице ее мелькнула знакомая нежная милость.

— С богом, батюшка Алексей Григорьевич. Сослужи службу великую, верни деток родной матушке.

Меня такие былинные речения немного удивили, раньше мы с ней в общении обходились простым разговорным языком.

— Как здоровье раненого ворогами нижегородского говядаря? — спросила она.

Я хотел в тон ей завернуть какую-нибудь возвышенную древнерусскую фразу, вроде: «Гой еси, боярыня-матушка, отец боисхождаше; да препитает си жену и чяда», но на ходу раздумал ерничать и ответил просто, без выкрутас:

— Кузьма совсем выздоровел и хочет отправиться со мной.

— Отправляйтесь, а мы за вас будем Бога молить.

На том мы и расстались. Я вернулся к себе, где Кузьма тотчас завел разговор о событиях в Москве, случившихся после внезапной кончины царя Бориса Годунова.

Слухи о появлении на Руси сына царя Ивана Васильевича, якобы выжившего царевича Дмитрия, уже давно циркулировали по Московскому государству. Отношение к претенденту на царский престол было самое различное. Те, кто жаждал перемен и надеялся на лучшее, ругали Годуновых и превозносили Рюриковичей; консерваторы, опасаясь, как бы чего не вышло и не стало хуже, стояли за помазанного законного царя. Наследник Бориса, Федор Борисович, по слухам чудесный юноша, пока еще никак себя не проявил, и отношение к нему в народе было нейтральное.

В русской традиции или характере, не знаю, что первично, что вторично, в отношении к высшей власти всегда присутствуют необоснованные ожидания и идиллические надежды, основанные на собственных взглядах и предпочтениях. «Вот приедет барин!..», уже которое столетие надеемся мы, и сразу все станет замечательно.

Кузьма, как провинциал, знал о Московской высшей власти больше понаслышке, но так же, как любой из нас, имел собственное, оригинальное суждение по самым сложным государственным проблемам. Мне тоже казалось, что со стороны и из будущего мне многое виднее лучше, чем современникам событий, тем более, что я знал из истории, чем кончится для страны начавшаяся смута и частая смена лидеров. Обменявшись мнениями, мы заспорили.

Безусловно, Кузьма был весьма неординарным человеком, хорошо и широко мыслил, но, в отличие от меня, относился ко всему слишком серьезно.

— Неужели ты думаешь, что царь или патриарх смогут навести порядок в стране, где все люди, от первого боярина до последнего холопа, думают только о своей выгоде? — пытался я противостоять его концепции общей справедливости и общего благоденствия под водительством идеального лидера.

— Если каждый русский человек будет радеть о благе государя и своего отечества, будет жить по заповедям господним, то земля наша расцветет в православном благолепии и изобилии, — вполне серьезно заявил Кузьма.

Против этого возразить было нечего, кроме того, что никто не брался научить, каким образом заставить всех мирян быть идеальными гражданами.

— Нет, ты не просто Кузьма, — иронично заметил я — ты гражданин Кузьма Минин!

— А что в том плохого? — удивился собеседник. — Я от своего батюшки не открещиваюсь.

— Что значит «не открещиваешься», ты что, Кузьма Минин?

— Ну да, Кузьма Минич Захарьев по прозвищу Сухорук, а что в том плохого?

— А почему ты сказал, что ты говядарь? — ошарашенно спросил я, во все глаза рассматривая будущего национального героя.

— Потому, что торгую говяжьим мясом.

— Погоди, значит, ты нижегородский земский староста Кузьма Минин?

— Нету нас в Нижнем Новгороде такого земского старосты, а из нижегородских посадских людей я один есть Кузьма Минич.

— Минич или Минин?

— Сие суть одно и тоже есть, Минин означает сын Минича. А откуда ты про меня знаешь? Я тебе про своего батюшку ничего не сказывал.

— Слухом земля полнится, — еще не придя в себя от неожиданного открытия, сказал я. Потом напряг память, пытаясь вспомнить еще что-нибудь про легендарного спасителя отечества. Однако ничего другого, как его памятник на Красной площади в компании с князем Пожарским, в голову не пришло.

— А князя Пожарского ты знаешь? — на всякий случай, спросил я. Кто знает, может быть, народные герои уже познакомились в предвкушении будущего сотрудничества и стояния в одной компании вблизи лобного места.

— Слышал про такого, его у нас в Пурехе под Нижним имением пожаловали.

— А сам ты с Дмитрием Михайловичем Пожарским не знаком?

— Это, который стряпчий с платьем?

— Вряд ли, тот Пожарский, скорее всего, воевода. А что значит стряпчий с платьем? Портной какой-нибудь?

— Нет, стряпчие — это царские слуги. «С платьем» те, что царской рухлядью и сукнами заведуют.

— Первый раз такое слышу, — признался я. — Тот Дмитрий Михайлович, о котором я слышал, военачальник.

— Такого не знаю. Так что, про меня боярыня разумеет, пустит с тобой в поход?

— Она-то пустит, — неуверенно начал, я, — только думаю, тебе лучше домой вернуться.

— Ты же обещал меня взять с собой! Что я, зря вместе с мальцами столько дней саблей махал и из лука стрелял!

— Да, нет, не зря, но ты у нас вроде как национальное достояние…