Гиблое место - [41]

— Батюшка, что-то мне щекотно, — пожаловалась она, когда поцелуи стали настойчивее. — Ты, коли тебе такая охота, так делай сразу, моей воли нет против мужчины.

— Не мешай, — попросил я, с трудом отрываясь от теплой, шелковистой кожи. — Я сам знаю, что делать.

— Ну, воля твоя, — покорно ответила женщина, замирая в моих объятиях.

— Что-то, батюшка, меня в жар бросает, — вдруг пожаловалась Наталья Георгиевна. — Губы у тебя больно горячи.

— Потерпи, любовь всегда горяча.

— Я жена честная и всегда себя блюла, — уже прерывисто дыша, сообщила Морозова. — Ты не демон ли? У меня все нутро горит!

— Не демон, — успокоил я. — Дай свои губы, сама поймешь!

Я завладел ее мягкими, неловкими губами, и у нас начался долгий, бесконечный поцелуй.

— Батюшка, да когда ты, наконец, начнешь, никаких сил нет терпеть…

Потом были стоны и неясные слова, дурманящая сладость горячего, женского тела и обжигающая нежность…

— Нешто так бывает? — спросила Наташа, когда мы, усталые, лежали под пахучим сеном, вытянувшись во весь рост и едва касаясь друг друга. — Я замужем уж десятый год, а сладости-то, выходит, и не знала.

В ответ я только поцеловал ее в губы и снова обнял. Меня била нервная дрожь, и одна за другой накатывались волны желания.

— Устала, я, — не отодвигаясь, сказала Наталья. — Давай чуток отдохнем.

— Конечно, милая, — ответил я. — Тебе тепло?

— Тепло, ох, как тепло! Жарко!

Действительно, ее тело было очень горячим. Я забеспокоился, не жар ли у нее и, взяв за руку, проверил пульс. Он был ровный и не частил. Кажется, со здоровьем пока у Морозовой все было в порядке.

— Поспи немного, — предложил я, — ты устала.

— И то, пожалуй, — сонно откликнулась Наталья Георгиевна. — Ты тоже поспи.

* * *

Утром я проснулся от естественного нестерпимого желания ненадолго уединиться. Пришлось срочно разгребать сено и выползать из теплой, ароматной норы. Солнце уже было высоко и вовсю пронизывало щелястые стены. За ночь ветер переменился, и потеплело.

— Помоги мне вылезти, — попросила из ямы Наташа.

Я протянул руку и вытащил ее наверх. Мы оказались рядышком, голые, как Адам и Ева. Для полного сходства с прародителями нам не хватало только яблони и змея.

— Мне нужно вниз.

Я спрыгнул вниз и подставил ей руки. Наташа скользнула по сену, я поймал ее и слегка прижал к себе. Потом мы разбежались в разные стороны.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, когда мы снова оказались вместе.

— Хорошо, только опять замерзла.

— Придется ждать, пока все просохнет. Полезай наверх.

Теперь, когда мы отдохнули и согрелись, взобраться наверх оказалось совсем просто. Я только слегка подталкивал Наташу. Она нисколько не смущалась тем, что я был снизу и мог видеть ее в самых интимных подробностях. Что, признаюсь, украдкой и делал. Причем с большим удовольствием.

Когда я поднялся вслед за ней, результат моей нескромности был уже весьма нагляден.

— Полежать, что ли, еще, — сказала боярыня, сладко потягиваясь и кося в мою сторону озорным глазом.

— Давай сначала позавтракаем. Очень кушать хочется… Не нужно одеваться, пускай досохнет, — добавил я, заметив, что Наталья, обижено поведя плечом, собирается надеть влажный опашень, длинную, до пола рубаху-платье.

— Срамно нагой хлеб вкушать, — нравоучительно сказала она.

— Един хлеб от Господа, — произнес я наставительно и вновь разложил опашень на сене.

Таинственное заклинание ее, кажется, убедило, и мы начали, как библейские праотцы, вкушать хлеб насущный в полном своем неприкрытом естестве.

А и хороша же была боярыня! Причем безо всяких шейпингов и диет. Нежное тело с прозрачной кожей и едва заметными веснушками, бледные девичьи соски и светлое золото волос, чуть светлее на голове.

— Ишь, хоть ты не из наших, а пригляден, — вдруг неожиданно произнесла Морозова, щурясь на солнце и мазнув по мне взглядом.

— Почему же не из «наших», а из каких же я?

— Этого уразуметь не могу, только знаю, точно не из наших. Все делаешь по другому, — уточнила она.

— А у тебя что, есть с кем сравнивать? — начал, было, ревниво я, потом поправился и спросил понятнее: — У тебя что, кто-то был помимо мужа?

— Негоже у доброй жены про такое спрашивать.

— Ну, если жена добрая… Ты ешь скорей, а то у нас времени мало.

Мы на какое-то время замолчали, утоляя накопившийся голод.

— Одежа-то, поди, просохла, теперь и одеться можно… — сказала Наталья, собирая остатки еды в берестяную упаковку.

— Рано еще, — лукаво сказал я, хотя было отнюдь не рано, а, пожалуй, даже и поздно; того и гляди, кто-нибудь сюда заявится, — давай еще отдохнем.

— Ты мужчина, тебе и решать, — легко согласилась Наталья Георгиевна и сладко потянулась с неотразимой женской грацией, показывая себя всю в самом выигрышном ракурсе.

Я тут же спрыгнул в нашу сенную яму и притянул к ней руки:

— Иди ко мне…

…Если бы не нужда уходить и прятаться, то из этого сеновала меня не выгнала бы никакая сила. Теперь поцелуи Морозову не пугали, а были даже желанны. Наталья вытягивалась всем телом и устало прикрывала глаза, когда я был слишком настойчив и нескромен. Мои ласкающие руки нежили ее светящееся тело и были везде желанны. Все было совершенно потрясающе. Солнышко сияло, птички пели, и прекрасная женщина дарила мне всю свою ранее невостребованную сексуальность.