Гиблое место - [9]

— Здесь дождемся рассвета, — сказал Головин, останавливаясь. — Дальше начинаются топи. Ночью туда соваться бесполезно. Как только рассветет, мы переберемся на ту сторону и отсидимся там, пока они нас будут тут искать. Потом вернемся и двинемся дальше.

Перед ними простиралось открытое пространство, в котором угадывалось болото. Оттуда тянуло сыростью и затхлостью, иногда доносились какие-то глухие звуки, словно кто-то громко вздыхал. От этого любой другой человек почувствовал бы себя неуютно, но Головину приходилось бывать ночью на болоте, и его дыхание топи не пугало. А Шредер, если что и почувствовал, не показал вида.

Они сбросили с плеч вещмешки и уселись на землю, привалившись спинами к деревьям.

— Слушай, Головин, — Шредер положил гранатомет на колени, — та девушка… Ну, с которой ты о чем-то разговаривал на дороге… Ты ведь с нею знаком?

— С чего это вы взяли, господин майор?

Шредер почувствовал его испуг и усмехнулся.

— Не отпирайся. Похоже, именно она сдала нас русским… Откуда ты ее знаешь?

Головин помолчал немного, обдумывая, что сказать.

— Мы с нею когда-то дружили.

Шредер ощутил в словах парня ностальгию.

— Ты ее любил?

— Да, наверное.

— А она тебя?

— Думаю, тоже, — неохотно ответил Головин, которому совсем не хотелось обсуждать такую сугубо личную тему с немцем.

— Скажи, Головин, почему ты служишь нам? — Шредер посмотрел на него. — Только не говори, что ты ярый и убежденный противник большевиков. Я повидал много таких, как ты. Все они говорили о своей ненависти к Советской власти, только вот на самом деле причина крылась не в убеждениях. У каждого была своя обида, за которую им очень хотелось отомстить. Одни обижались на то, что большевики отобрали состояние у родителей, сделав их нищими. Другие не вылезали из тюрем. Третьи спасали свою шкуру от смерти в наших концлагерях. Четвертых отвергали девушки, и им хотелось иметь власть над людьми. И все… Что толкнуло тебя на этот шаг?

Он почувствовал, как Головин ушел в себя еще глубже, пытаясь избежать ответа. Видимо, он своими словами попал точно в цель.

А Головину просто было неприятно вспоминать то, что постоянно грызло его душу, выматывало, изводило, не давая покоя. Но воспоминания сами собой всплывали из той глубины, куда их пытался прятать этот молчаливый и замкнутый парень…

Послышался шум подъезжающей машины. Отец выглянул в окно и стал быстро одеваться.

Через некоторое время в дверь забарабанили. Практически полностью одетый отец открыл, и в дом ворвались какие-то люди в штатском.

— Головин Иван Андреевич? Вы арестованы.

— Могу я узнать за что?

Отец был спокоен и невозмутим, словно то, что говорили эти люди, его не касалось.

— Вы обвиняетесь в антисоветской деятельности.

Может быть, они ждали, что он начнет возражать, кричать, что это — ошибка, что он ни в чем не виноват. Но отец ничего не сказал, только кивнул в ответ на эти слова.

— Могу я попрощаться с сыном?

— Можете. Только быстро.

Отец подошел к печи, на которой он спал, и тихо позвал:

— Сынок!

Он давно уже бодрствовал, прислушиваясь к разговору, поэтому быстро спустился и встал перед ним. Отец обнял его и поцеловал в лоб.

— Васька, я ухожу. Наверное, навсегда…

— Что случилось, батя?

— Случилось страшное. Меня обвиняют в антисоветской деятельности. Но, сынок, хочу, чтобы ты знал… Я никогда не был врагом Советской власти и не делал ничего против нее! То, что сейчас происходит, — поклеп на твоего отца!

— Тебе нечего бояться, батя! Они отпустят тебя, когда разберутся…

Отец покачал головой.

— Я слишком хорошо знаю, что будет дальше. Послушай меня, сынок… Тебе придется очень трудно одному, но, что бы ни случилось, всегда оставайся человеком. Слышишь?

— Ну хватит, пошли! — прикрикнул на него один из приехавших и схватил его за рукав.

Только сейчас он понял, что отца забирают туда, откуда, возможно, он никогда не вернется.

— Батя! — закричал он и прижался к нему всем телом.

Один из незваных гостей попытался оторвать его от отца, но он крепко держался за него обеими руками. С трудом мужчине удалось их разомкнуть и отшвырнуть его в сторону, как котенка. Он ударился головой о печку и потерял сознание. Последним, что он услышал, прежде чем на сознание опустилась тьма, был сильный грохот, будто на пол упало что-то тяжелое…

Когда он очнулся, в доме никого уже не было. Хлопала на ветру незапертая дверь. Он встал и осмотрелся. На полу виднелись лужицы какой-то темной жидкости, и только после более пристального рассмотрения он понял, что это — кровь. Лавка была опрокинута, стол сдвинут, черепки от разбитой посуды разлетелись по всей комнате. Видимо, отец пытался сопротивляться, если судить по царившему здесь беспорядку.

Он вышел на улицу. В свете занимающегося дня он смог рассмотреть, как от крыльца к месту, на котором стояла машина, ведут две борозды в пыли и там обрываются. Словно кто-то тащил бесчувственное тело…

Только теперь он осознал, что остался абсолютно один. У него не было матери, а сейчас забрали и отца. Горький комок подступил к горлу, глаза заволокла мутная пелена, и он заплакал, опустившись прямо в пыль…

Комсомольское собрание. Фанатичные лица комсомольцев, которые совсем недавно считали его своим товарищем, а теперь готовы были втоптать в грязь. Безжалостный вопрос секретаря ячейки: