Гибель Петрограда - [74]

Был март. Тепло грело солнышко. Здесь, на западе, деревья покрылись уже листьями; рассыпавшись огневыми пятнами на куртинах и клумбах, благоухали розы. San-Soussi[26] прекрасен весною. На реке города кипела новая жизнь. Солдаты замывали сапоги, втащив до середины реки, мыли и скребли походные, обозные телеги, полоскали белье, чистили орудия. Саперы-тверитяне, соорудив что-то вроде бредня, шествуя по горло в воде, заводили его к берегу. Тут же на подвесных котелках варили уху. Население Потсдама, чтобы задобрить русских солдат, приносило им сотни ящиков сигар и табака. Но не по вкусу русскому мужичку была немецкая сигара, их клали между заскорузлыми ладонями, терли, крошили мелко, а из крошенного табака вертели «козьи ножки».

Мол, «так важнее будет».

II

Целый месяц, день и ночь могучей лавиной катились по улицам города серо-зеленые, сермяжные полки. Как на подбор: загорелые, обветренные, мозолистой рукой поддерживая «трехлинейку», гулко отчеканивая по асфальту богатырскими сапогами, вырастали и таяли, появлялись и исчезали семеновцы и гренадеры, павловцы и нижегородцы; а на смену их за полками с лязганьем и скрипом громыхали обозы. Шлифованный асфальт не выдерживал тяжести батарей и проламывался под колесами 42-сантиметровых мортир, отнятых у немцев.

А вдруг… с лихой песней, заломив бескозырки, сверкая пиками, сдерживая лохматых степняков, проезжали донцы…

«Эй, соколы».

III

Стоном стонала земля. Тысячи орудий громили форты. Сам кайзер руководил обороной. Над головами русских летели уже не «чемоданы»[27], а целые «комоды», новое изобретение Круппа, 58-сантиметровые бризантные страшилища.

Сегодня в Потсдам прилетел аэроплан французов — это была первая ласточка соединения армий. Русские сейчас же, отдали визит: поручик З… на том же аэроплане, убранном русскими флагами, спустился в штаб французского главнокомандующего.

К вечеру целая стая соединенных воздушных птиц ринулась к берлинским фортам. Наперерез орлам, загородив полнеба, вздыбились два Цеппелина. Стосильный Ньюпорт тремя тюрпеновскими бомбами[28] разорвал в клочья последние детища старого графа.

А Берлин трепетал. Замер. Дышал нервно и тяжело. Ужасное, грозное, то что с начала войны кошмаром нависло над бедным городом, животный страх, панический ужас перед русской армией тихим безмолвным призраком повеял над Берлином. Жизнь притихла: автомобили и автобусы отстаивались по гаражам, бензин иссяк и ценился на вес золота. Произведения искусств складывались в ящики, запаивались и опускались на дно Шпрее. Кафе, биргалле, «ашингеры»[29] прекратили торговлю. Магазины закрылись. Тысячная толпа на площади Alexanderplatz разграбила Тица[30]. Груды разорванного тряпья, черепки посуды, выброшенная мебель, пианино и кровати безобразным хаосом громоздились на площади. Говорили — что прискакавший взвод королевских улан дал по толпе два залпа, врезался в массу теснящихся тел и с шашками наголо очистил дорогу. Целый день берлинцы ходили смотреть запекшиеся лужицы крови около вокзала и у трамвая.

На окраине, в тюрьме томились русские заложники, поляки и евреи: не раз волосатая рука жирного смотрителя тыкала в зубы стонущим панам и Янкелям, а сошедших от ужаса с ума вытаскивали на двор и тут же рубили шашками.

Беглецы расположились в Тиргартене: на траве, на шоссе, в аллее побед, на мраморных пьедесталах предков Вильгельма.

Раскинулись новые поселки.

По ночам, при потушенных огнях, безмолвная таинственная масса восставших манифестантов двигалась ко дворцу. Кричали и звали кайзера, требовали прекращения войны. Сотнями черных, пустынных окон безмолвно глядел дворец на протянутые руки; а кайзер, сам кайзер, поседевший, осунувшийся, но еще бодрый, поблескивая орлиным взором, взобравшись на орудие на главном редуте крепости, говорил «очередную» речь. Вылупив глаза, потрясая касками, орали остатки великих армий, бешеное «Hoh! Hoh! Hoh!» катилось от редута к редуту.

А тысячи орудий русских каждый час и день и ночь выбивали похоронный марш по бедному «фатерлянду».

IV

Десятый день.

Берлин еще держался.

В час дня, в разгар движения, с оглушительным треском разорвалась первая граната, глыба гранита, оторванная от пьедестала памятника Бисмарка, разлетелась в пыль и выбила все окна королевского рейхстага.

Удивительно действовали тюрпеновские бомбы…

Сотни две холостых снарядов падали и рвались в Тиргартене, батареи русских, как громадная хлопушка, хлестали и выбивали прибежавшую нечисть из зарослей парка, испуганная масса беглецов ринулась к центру, за Шпрее, к Ботаническому саду, в опустевшие каналы метрополитена.

Удивительна славянская душа; холостые бомбы были тонко рассчитаны на панику среди населения — что и последовало так быстро и неожиданно, что русские через 8 минут прекратили бомбардировку. Русский парламентер, предложивший коменданту выпустить женщин и детей, был с изумлением выслушан германским штабом. Хорошо знал штаб великую Россию, но не знал он русскую душу. Целых три дня златокудрые и седые, дебелые и «покоробившиеся» Гретхен, сгибаясь под тяжестью узлов своих, таща на руках белобрысую детвору, шли по мосту мимо Луна-парка, мимо металлических заводов, к первой линии русской осадной армии.