Гибель Карфагена - [2]

С этими словами он невероятно быстро выхватил ближайшего к нему ребенка из толпы детей и привычным движением швырнул его в раскаленное чрево идола. Дикий крик ребенка всколыхнул толпу…

Но еще не успело смолкнуть эхо предсмертного вопля невинной жертвы, как из отверстия на груди кровожадного Молоха показался беловатый дымок – тело первой жертвы было испепелено моментально.

– Римлянку! Римлянку в огонь! Ваал жаждет ее тела! Римлянку! – отозвалась толпа на крик первой жертвы.

Верховный жрец схватил трепещущую девушку и повлек ее к идолу. Она покорно шла за ним. Казалось, окаменела от ужаса. Она не сознавала, что происходит. Но близость раскаленного чудовища, нестерпимый жар, струившийся от его огромного тела, вывели ее из оцепенения. Она рванулась из крепко державших ее рук жреца.

– Пощадите! – пронесся над площадью ее вопль, полный горя и ужаса.

– Нет, проклятая! – прошипел жрец, хищно лыбясь. – Молоху уже давно не давали вражьей плоти, и ты доставишь ему это удовольствие!

Он еще даже не закончил свою фразу, как в толпе произошло замешательство, и вслед за тем над площадью прогремел чей-то звучный, повелительный голос:

– Фульвия! Вперед, друзья!

Какой-то человек невероятной силы вдруг ринулся на жрецов, отталкивая их и прокладывая себе дорогу. Ничто, казалось, не могло противостоять его ярости. Это был высокий и статный воин, смуглый, как нумидиец или чистокровный финикиец. Он был при полных боевых доспехах, и в его стальной мускулистой руке сверкал короткий обоюдоострый меч. На его призывный боевой клич из толпы выделилось человек сорок или пятьдесят воинов, таких же высоких, статных, как и он, также в доспехах и при оружии.

– Оставь эту девушку! – крикнул воин, отталкивая левой рукой верховного жреца, а правой занося над его головой сверкающий меч. – Оставь ее! Она моя!

– Что? Как ты посмел? – спросил жрец с негодованием, близким к ярости.

– Да, я посмел отнять ее у этого бронзового чудовища!

– Кто ты, оскорбивший бога?

– Я тот сын Карфагена, что в бою у Тразименского озера спас жизнь Ганнибалу! Я тот, чей меч не раз определял исход кровавых битв в пользу Карфагена. Я завоевал половину Галлии. И в награду за это мое отечество послало меня в Тир! – ответил воин полным негодования голосом.

– Твое имя, дерзкий? – спросил жрец воина.

– Потом узнаешь его, старец! Не сейчас. Отпусти римлянку или…

И он взмахнул мечом.

– Она – дочь наших врагов. Народ хочет ее смерти!

– Народ? Так пусть же знает народ, что, когда я, пронзенный вражеской стрелой, лежал на берегу Тразименского озера, эта девушка подобрала меня – живого среди мертвых – укрыла в своем доме, заботилась обо мне, как о собственном брате, выходила меня!

– Но ее выбрали для приношения! Ты не посмеешь нарушить закон, посягнуть на права Ваала-Молоха! – яростно завопил побледневший жрец. – Римлянка обречена, и теперь уже ничто не может ее спасти!

– Я не признаю этого закона. Пусть Ваал-Молох сам нам скажет, какие у него права. Но он молчит.

– Святотатец! Ты оскорбил грозного бога! Но он покарает тебя.

– Он? Пусть испепелит меня Ваал-Молох, если может! – вызывающе засмеялся воин.

Немая, испуганная, ошеломленная толпа, казалось, затаила дыхание. Еще никогда не приходилось ей слышать таких речей, и они навеяли ужас, внушили ей растерянность.

А воин в блестящих латах с грозно сверкающим мечом стоял перед статуей безобразного Молоха. И в самой его позе выражался дерзкий вызов Молоху, мстительному, кровожадному, беспощадному древнему божеству финикийцев и карфагенян.

Перед Молохом, перед его могуществом в Карфагене трепетали все, даже члены высшего совета. А воин стоял и издевался над Ваалом, и Молох молчал, будто и он испугался дерзкого вызова, брошенного ему человеком впервые за тысячелетия существования культа Ваала-Молоха.

Еще мгновенье – и вдруг воин молниеносным ударом свалил на землю вцепившегося в руку римлянки верховного жреца.

– Вспомним, как римляне при Каннах отражали атаки наших боевых слонов! Защитим же невинных! – прозвучал клич противника жреца. Его воины бросились к окружавшему статую Молоха костру, и поверх голов жрецов в надвигающихся к месту жертвоприношения боевых слонов посыпался град пылающих головней.

Толстокожие животные попятились, потом обратились в бегство, топча стоящих у них на пути, прокладывая себе дорогу в живой стене из человеческих тел.

Паника, вызванная бегством слонов, волнами пошла по площади. Толпа шарахнулась во все стороны: люди бежали, сбивая друг друга с ног, загромождая площадь здесь и там целыми грудами тел.

Не обращая внимание на то, что творилось вокруг, воин сказал словно приросшей к земле, дрожавшей всем телом римлянке:

– Спасайся! Пользуйся случаем. Идем с нами, Фульвия!

– Хирам, это ты? – воскликнула девушка.

– Тише. Не произноси здесь моего имени. Я умер для моей родины, – сказал ее освободитель, и в голосе его прозвучала тоска и горечь. Затем, обернувшись к детям, которые все так же жались друг к другу и ревели, он ласково сказал:

– Бегом отсюда! Быстро по домам. Сегодня Молох сыт. Дети бросились бежать, а Хирам схватил римлянку за руку и потянул ее за собой.