Гибель Черноморского флота - [2]

Наутро, когда я проснулся, Рязань была далеко позади.

В Козлове ко мне зашел военный в черной папахе, кавказском бешмете с серебряными газырями и с кинжалом за поясом.

— Тумаркин, — лихо представился он и, достав из бокового кармана целую пачку потрепанных документов, попросил позволения ехать в моем вагоне.

Я согласился. Товарищ Тумаркин оказался боевым кавалеристом, возвращающимся на фронт. Он рассказал много интересного о борьбе с донскими казаками, подтвердил, что станция Алексиково все еще занята казаками, и советовал мне ехать через Балашов на Камышин, а оттуда на пароходе спуститься по Волге в Царицын. Но такое кружное путешествие требовало много времени. Я решил ехать прямым путем в надежде на то, что железнодорожная магистраль будет очищена от казачьих разъездов Краснова.

В разговоре с Тумаркиным незаметно добрался до станции Грязи. Здесь предупредили, что поезд может получить путевку только до Борисоглебска. Тумаркин молодцевато отдал честь, звякнул серебряными шпорами и сошел на перрон. Меньше чем через год я встретил его в кабинете у Кирова в Астрахани и совершенно не узнал. Вместо молодого и сильного красавца передо мной стоял, нетвердо опираясь на деревянные костыли, постаревший и похудевший инвалид. При виде меня он улыбнулся приветливо и смущенно. В одном из боев храбрый Тумаркин был изрешечен пулями, но мужество не изменило ему: он жаловался на тоску и однообразие лазаретной жизни и всей душой снова рвался на фронт…

Перед Борисоглебском поезд остановился на какой-то маленькой станции. У входа в одноэтажное станционное здание сиротливо висел медный колокол с привязанной к его языку веревкой. Я вышел прогуляться по перрону. Недалеко от станции, возле амбара с прогнившей и почерневшей тесовой крышей, увидел толпу народа, стоявшую полукругом возле какого-то бугра. При моем приближении люди слегка расступились. У их ног на куче жидкой зловонной грязи лежало полуголое мертвое тело. Глубоко впавшие остекленевшие глаза покойника были широко открыты, нос заострился. Рыжеватые волосы коротко пострижены под машинку тем особым манером, каким в царской армии стригли солдат. Худая костлявая грудь и впалый живот обнажены. В верхней части желтого, как воск, живота зияло небольшое круглое отверстие с запекшейся вокруг него черной кровью. Нижняя часть тела прикрыта казенными солдатскими брюками, ступни кое-как обернуты в грязные, истрепанные портянки. Обуви на покойнике не было. От трупа шел тонкий, едва уловимый сладковатый запах тления.

Мне охотно пояснили, что убитый солдат возвращался после демобилизации домой в родную деревню вместе с другими такими же солдатами. В вагоне украл у своего товарища зеленую трехрублевую бумажку, был пойман с поличным и своими же бывшими сослуживцами на месте заколот штыком.

Это была последняя жертва запоздалой демобилизации разложившейся армии свергнутого царя. В дисциплинированной Красной Армии, которая в ту пору только слагалась и, как сталь в огне, закалялась в пылу сражений, таких самосудов уже не было и быть не могло.

Собравшиеся вокруг полуобнаженного трупа крестьяне в чуйках и бабы в темных платочках сокрушенно вздыхали, переглядывались и качали головой. Но никому не казалось странным, что человеческое тело уже несколько дней, как навоз, лежит под дождем и солнцем в месиве жидкой грязи и никто — решительно никто — не позаботился похоронить его.

III

Дальше Борисоглебска меня не пустили: около станции Алексиково шел ожесточенный бой. Я нервно и озабоченно шагал по мокрым от недавнего дождя доскам перрона. Неприятная задержка сильно волновала меня. Каждый час был безумно дорог; нужно было застать флот в Новороссийске, пока он еще не успел сняться с якорей и уйти в Севастополь.

К счастью, я потерял здесь только несколько часов. Вскоре стало известно, что героические отряды красноармейцев под командой Сиверса и Петрова выбили казаков из Алексикова и очистили железнодорожное полотно. Мой поезд был отправлен первым.

В Алексикове образовалась пробка: все пути были сплошь заставлены зелеными пассажирскими вагонами и темно-красными теплушками, тесно набитыми людьми. Поезда в оба конца отправлялись по очереди. Я пошел к дежурному по станции. В полутемной каморке, освещенной одним тусклым окном, сидел за столом скромный благообразный железнодорожный чиновник в поношенной двубортной тужурке. Против него, развалясь на стуле и выдвинув далеко вперед длинные ноги в высоких кожаных сапогах, расположился молодой человек студенческого вида с черными, коротко подстриженными усами и небритой синеватой щетиной на розовых юных щеках. Я попросил дежурного по станции в первую очередь отправить мой вагон.

— Первым пойдет мой поезд, — развязно вмешался в разговор молодой человек. — Я срочно везу на фронт медикаменты.

Пришлось предъявить подписанный Лениным мандат.

Автограф Владимира Ильича, видимо, произвел свое действие на комиссара санитарной части. Он инстинктивно подобрал ноги и дружелюбно предложил нам составить один экстренный поезд.

— А как велик ваш состав? — спросил я.

— Два товарных вагона с медикаментами… Я везу их на Тихорецкую, — примирительным тоном ответил студент.