Гибель Айдахара - [22]

Или прошедшие годы, или новое положение главной хозяйки ханского дома сделали отныне Садат-бегим более спокойной и осмотрительной. Она по-преж-нему тосковала об Едиге, но теперь ее любовь стала похожей на огонь очага, в который дрова подбрасываются спокойной и умной рукой.

Но когда до Садат-бегим дошел слух, что Едиге тайно встречается с Жанике – дочерью Тохтамыша, рожденной от его первой и ныне покойной жены, благоразумие вновь оставило ее. Сильнее прежнего возжелала она батыра.

Однажды, когда в летнюю пору аулы Садат-бегим и Едиге оказались вблизи друг друга, она не выдержала и сама послала к нему верного человека, прося о встрече.

Они встретились на закате солнца, на дне глубокого сухого оврага. Никогда не видела Садат-бегим таким угрюмым и хмурым своего любимого. Она бросилась навстречу ему, раскинула руки, чтобы обнять, прижаться к его могучей груди жарким телом, но Едиге отстранил ее.

– Подожди! – с плохо скрытым раздражением сказал он. – Нам больше не надо встречаться! Тебе пора остепениться, потому что ты уже не настолько юна, чтобы бегать в степь на свидания.

Овраг был до самого края налит вечерней мглой, и Садат-бегим показалось, что не слова падают из уст Едиге, а холодные, страшные змеи. И змеи эти обвивают ее, подбираются к груди, к горлу и давят, мешая дышать. Мертвенная бледность залила ее лицо.

– Как ты можешь говорить такое?.. – голос женщины вздрагивал и ломался. – Ты просто променял меня на Жанике! Ты предал!..

– А что в этом плохого? – с вызовом, грубо спросил Едиге. – Разве игривая Жанике хуже тебя? – И, словно мстя за прошлое, добавил жестко: – Ты мне надоела!..

Садат-бегим схватила себя за горло, пытаясь унять рвущийся из груди стон.

Батыр, не взглянув на женщину, повернулся и пошел прочь. Она долго смотрела, как взбирался он по тропе на крутой склон оврага, как придерживал бьющую по бедру кривую саблю, как катились из-под ног сухие комья бурой земли… В ушах гулко и часто звучала последняя фраза, сказанная Едиге: «Ты мне надоела!»

Не знал, не ведал батыр, какой ценой заплатит он за свои слова, не знал, что нет страшнее врага, чем покинутая женщина. Подобно змее, вылезет она из своей кожи, лишь бы отомстить за измену. Ей, старшей и любимой жене хана, было доступно многое.

Высоко, на кромке оврага, мелькнуло в последний раз сильное тело Едиге, а белые, вздрагивающие губы Садат-бегим прошептали ему вслед:

– Подожди, Едиге-мирза, за свои слова ты еще ответишь мне!..

Откуда обо всем этом было знать Тохтамышу – новому хану Золотой Орды?.. Кто бы осмелился даже среди тех немногих, знавших правду, рассказать ему о Садат-бегим – любимой жене и Едиге – верном и храбром эмире?

* * *

Невелика речка Калка. Далеко ей до своих братьев Великого Дона и могучего Итиля, но так уж уготовлено ей судьбой, что дважды видели ее берега то, что не дано другой, более знатной реке увидеть даже однажды. В 1223 году (году овцы) в месяц июнь, одиннадцатого числа, встретились на берегу Калки монгольские тумены, ведомые батырами Джебе и Субедэем, с объединенным войском русских и кипчаков. Здесь одержали они первую победу в незнакомом краю, проложив тем самым путь на Русь кровожадным туменам Бату – основателя Золотой Орды.

И вот, когда минуло полтора столетия после той яростной битвы, судьбе было угодно, чтобы именно здесь встретились войска золотоордынского хана Тохтамыша и правителя Крыма – Мамая. Теперь им, потерявшим ставшую сильной и крепкой Русь, предстояло решить давний спор, кому владеть тем, что все еще именовалось Золотой Ордой.

Десятки тысяч воинов на низкорослых гривастых конях неспешно тянулись с двух сторон к берегам реки. Заканчивался апрель. Сквозь рано подсохшую землю уже пробивалась густая щетина молодой травы, и первые цветы, еще бледные и неяркие, тянули свои головки к сверкающему щедрому солнцу. Ничто, казалось, не предвещало грозных событий.

Угрюмо осматривал Мамай окрестности. На душе его было тревожно и неспокойно. Словно ураганный ветер унес ту решительность и уверенность, которые он обычно испытывал перед сражениями. Во всем были виноваты проклятые русские – картины битвы на Куликовом поле преследовали его днем и ночью. И еще тревожило Мамая то, что без азарта шли в поход его воины, видимо, и они хорошо помнили ярость русских воинов, и еще не забыли дыхание близкой смерти, и знали, что второй раз чуда может и не случиться, а значит, не выручат даже быстрые кони.

Без охоты ехал на новую битву и сам Мамай. Он чувствовал, что пришло время сразиться Тохтамышем еще не пришло. Он был уверен‚ что если будет тихо сидеть в своих владениях‚ то новый золотоордынский хан‚ лишивший его власти‚ еще долго не решится напасть. Нужен был хотя бы еще один спокойный год, чтобы воины‚ уцелевшие в битве с русскими‚ забыли страх‚ надо было набрать новых и научить их правилам боя. О встрече с Тохтамышем Мамай даже боялся думать. Прежде надо было расплатиться за пережитый позор с русскими‚ вновь заставить признать его власть. Вот тогда-то… Но Тохтамыш не собирался ждать. Его воины устали от безделья‚ им хотелось добычи‚ они жаждали крови врага‚ и потому им снились лихие скачки‚ звон сабель и храп взметнувшихся на дыбы коней. Этого хотели воины… Но дальше всех смотрел их хан. Он боялся, что время снова сделает Мамая сильным‚ а тогда трудно будет предсказать исход борьбы. Именно поэтому двинул Тохтамыш свои тумены во владения правителя Крыма‚ и тому ничего не оставалось другого‚ как выступить навстречу приближающемуся врагу. И снова на монгольском и кипчакском наречии‚ как и много лет назад‚ зазвучало слово Калка.