Гей, на Запад! - [10]

В Санта-Монике они остановились на обслуживаемой стоянке «Прибрежного плюща». Боб показал на пирс по другую сторону Оушн-авеню, велел Б. П. быть через час и взглянул на несуществующие часы, как бы озадачившись.

Б. П. был рад оказаться вне пределов досягаемости для Боба и порастрясти обед, который можно оправдать только восьмичасовой пешей прогулкой. В уме, против обыкновения, он ощущал какую-то шаткость, какое-то трепыхание, мешавшее обрести настоящие ориентиры, которые, подобно ныне популярной «ситуационной этике»,[5] отнюдь не высечены на камне. Странник уязвим, и пусть он двадцать лет не заходил в церковь иначе как для того, чтобы вычерпать затопленный подвал, назревало какое-то почти религиозное чувство, толчок которому дала могучая карусельная музыка, доносившаяся из большого павильона перед пирсом. Тут стояли элегантные авто и в тени сидели кучкой опрятные шоферы. Происходил какой-то праздник у богатых мальчиков и девочек и их красивых мам. Б. П. стоял, зачарованный музыкой как раз такого рода, какую он больше всего любил, и вспоминал все многочисленные свои поездки на ярмарки Верхнего полуострова в Эсканобе, хотя сквозь фигурные окна павильона видно было, что это самая роскошная карусель во вселенной. И он опять заметил, что из-за зеленой швейцарской формы он просто не существует для публики, довольно плотно разместившейся на пирсе. Поблизости курили три привлекательные няни и смотрели прямо сквозь невидимого Б. П. Он был доволен, что обзавелся абсолютной маскировкой, — но если надеешься встретить чье-либо расположение в этом городе, то надо обзавестись и другими шмотками.

От карусельной музыки разбухал в груди комок ностальгии — примитивного, но безусловно религиозного чувства, в соответствии с которым родные места священны, так что, очутившись на чужих берегах, ты вспоминаешь холмы, ручьи, лощины и даже отдельные деревья, ставшие строками песни твоего существования. Чтобы побороть ностальгию, Б. П. глядел вдоль берега на север, в сторону Малибу, на зеленые холмы, сбегавшие к воде, на почти непростительную красоту морского вида. Этот край не слишком напоминал узилище, ожидавшее его дома, или тюрьму округа Алджер, где не умели приготовить яичницу, хоть ты их застрели, а шериф жульничал за картами. Неподалеку — чистая удача — проворная девушка сбросила юбку, правда, под ней оказался купальник. Он немного затянулся в щель между ягодицами, и девушка большими пальцами ловко одернула голубые тесемочные краешки. Сердце у Б. П. подпрыгнуло, когда она погладила себя по ляжкам, а сев позади нее на скамью, он увидел между ее ляжками голубой океан. Она игриво потянулась за пролетевшей совсем близко чайкой.

Созерцать это было выше его сил, и Б. П. прошел дальше по пирсу, где удили рыбу старики, но несколько раз оглядывался на девушку, уменьшавшуюся вдали, — не зная о предостережении Ницше, что, если долго смотришь в бездну, она посмотрит на тебя, но ощущая его физически по пасмурному замиранию в яичках. Недоступность выводит желание на арену тупой озадаченности, и можно почувствовать себя неопрятным до такой степени, когда хочется сесть, зарыдать и съесть свои туфли.

Несмотря на все это, он еще был способен сострадать и другим, и себе. Он резко дал задний ход, вернулся на скамью позади девушки, подобрал брошенную газету и проделал в ней дырочку посередине. Теперь можно было держать ее перед собой, как бы читая, и незаметно подглядывать в дырочку. Об этом методе контрразведки он прочел в журнале «Аргоси» из кипы, хранившейся в дровяном сарае у Делмора.

Девушка разговаривала с подругой, той же породы, но более коренастой, и обе тянули через соломинки прохладительное из пластиковых стаканов с таким звуком, который напомнил Б. П. очень грубую шутку об одной местной у них дома: говорилось, что она может засосать мяч для гольфа через садовый шланг. Он отверг эту шутку как недостойную зрелища, видимого сквозь дырку в газете, — оно уже произвело перемену в душевном состоянии, заставив его забыть о земных проблемах. Большой художник смог бы запечатлеть вид океана между ее загорелых ног, с головой далекого пловца, ныряющей в волнах. Сосредоточенность Б. П. была абсолютной, хотя не препятствовала некой мысли об отмщении Лону Мартену. Это был только второй его день здесь, и, хотя сейчас ему везло и настроение было смутно религиозное, он помнил, что единственная предыдущая встреча с большим городом, а именно с Чикаго, много лет назад отнюдь не была сплошным праздником. Села муха, и девушка дернула ягодицей, как лошадь. Рядом на скамейку опустился голубой, но швейцарская форма отбила у него интерес. Б. П. пришлось заново сфокусировать взгляд на девушке, которая повернулась боком, положив ладонь на игривую ягодицу. Во время их долгого побега из Мичигана в Лос-Анджелес они остановились вздремнуть у реки Уинд к северу от Термополиса в Вайоминге. Б. П., растянувшись на медвежьей шкуре, завороженно глядел на реку, на гладь водоворота с ямочками там, где всплывала форель. Теперь девушка стояла лицом к нему, и сквозь дырку в газете была хорошо видна легкая припухлость венерина холмика. Внезапно на него свалились два стаканчика, полные ледышек, и голубой насмешливо сказал: «Попался, друг?»