Гетто в огне - [10]
Украинцы работали четко. Не все жертвы двигались достаточно быстро, но грузовики всегда были заполнены. Однажды мать загнали на грузовик, но для ее ребенка места не было, и его оттащили, чтоб загрузить в следующий. Рывок матери воспринимается как сопротивление. Следует выстрел.
Также заполняются и железнодорожные вагоны. И так весь путь до Треблинки и газовой камеры.
Во время этих акций мы потеряли почти всех наших товарищей. От первоначальной группы, насчитывавшей более 500 человек, осталось лишь несколько десятков. hа-халуц повезло больше. Она почти не пострадала. Они устроили несколько поджогов и покушение на командира еврейской полиции Й. Шеринского.
В начале августа 1942 года погибли лучшие из наших боевых товарищей: С. Костинский, И. Шпилберг, Пола Лифшиц, Цивья Вакс, Маня Эдельбоген, Куба Зильберберг. Хануся Вассер и ее мама Маня Вассер, Галина Брандес и ее мать — погибли… Товарищ Оржех, разыскиваемый гестапо, несколько раз скрывался на «арийской стороне».
13 августа 1942 года прямо с фабрики W.C. Tobbens была взята Соня Новогродская. Это было странно. За два дня до этого Соня, глядя в окно на толпу возвращавшихся с работы, сказала: «Мое место не здесь. Смотри, кто остается в гетто — сброд один. Рабочий класс маршем отправляется в „Умшлаг“. Я должна идти с ними. Если я буду с ними, они, может быть, не забудут, что они люди, даже в последние минуты, на грузовиках и после»…
Нас осталось горсточка. Мы делали все, что могли, но могли очень немного. Оставшихся мы стремились сохранить любой ценой. Мы устраивали наших людей в немецкие учреждения, что представлялось наилучшим выходом. И все равно мы начали терять контакты друг с другом. Только одна большая группа товарищей (20–25 человек) была сохранена, — на «фабрике щеток» на Францисканской улице.
Это был самый трагический период. На наших глазах исчезла вся организация. Рушилось все, что мы так тщательно создавали все долгие и трудные годы войны. Всеобщее опустошение обессмысливало, сводило на нет наши усилия и труды. Тем, что удалось пережить кошмар того ужасного времени, мы обязаны, главным образом, Абраше Блуму.
К середине августа в гетто осталось всего лишь 120 000 человек. Первая часть «акции», по-видимому, завершилась. Штаб «Умшлага» покинул Варшаву, без каких либо указаний на будущее. Но все равно надеяться было бесполезно. Вскоре стало ясно, что немцы используют короткую паузу, чтобы ликвидировать еврейские гетто в близлежащих городах — Отвок, Фаленица, Мидзежин. Все, в том числе и дети санатория Медем, были депортированы из Мидзежина. Роза Эйхнер погибла смертью мученика.
После временного перерыва, депортации из Варшавы возобновились с еще большим усердием. Теперь «блокады» стали регулярными и более опасными для нас, так как людей стало меньше и уменьшилась площадь гетто. Они стали для немцев более трудоемкими, так как люди уже научились прятаться. Поэтому появился новый метод: каждый еврейский полицейский был обязан ежедневно доставлять в «Умшлаг» семь «голов». Это была игра на выживание. Прежде еврейским полицейским не приходилось такой ценой выкупать собственную жизнь, они могли позволить себе за фантастическую цену выпустить медсестру с ребенком, или мать с ребенком на руках. Теперь же, 7 «голов» на одного полицейского стало безоговорочным правилом.
Да, еврейская полиция, конечно же, вписала своими «деяниями» собственную страницу в историю Варшавского гетто.
6 сентября 1942 года всем оставшимся жителям гетто было приказано переселиться на улицы Геся, Заманхоф, Любецкого, Ставки (примыкают к кладбищу на карте — И.Х.). Была проведена заключительная регистрация.
…От всех руководителей к членам ячеек. Мы все едины. С нами все наши друзья… Мы слышим слова Рут Перенсон, которая говорит своему маленькому Нику: «Ты не должен ничего бояться. Скоро произойдет ужасное. Они хотят уничтожить всех нас, но мы не позволим им. Мы будем сопротивляться с той же силой, с какой они будут давить на нас…»
Но ничего подобного не произошло. Все жители гетто были согнаны в тесноту указанных кварталов. Служащие Юденрата, работники здравоохранения, работники больницы (больные были отправлены в «Умшлаг»). Немцы определили ограниченное число людей, которым разрешали остаться в каждом из немецких учреждений и в Юденрате. Эти избранные личности получили пронумерованные удостоверения, гарантирующие жизнь. Для «неизбранных» возможность раздобыть такое удостоверение теоретически исключалась, но на самом деле существовала. Все усилия людей были направлены на получение такого пропуска. Все остальное внезапно потеряло всякую важность. Некоторые скандалили, требуя «пропуск», доказывая свое право на жизнь. Другие, отчаялись, сдались и покорились судьбе. Окончательное решение был за оккупационной властью. Через два дня, каждый час которых, казалось, растягивался до бесконечности, избранным дозволено было возвратиться на прежнюю работу, где они отныне должны были и проживать. Прочие отправлялись в «Умшлаг», в т. ч. и семьи еврейских полицейских.
Нет слов в человеческом языке, чтоб описать «Умшлаг» теперь, когда никакая справка ниоткуда уже не могла помочь. Больные, взрослые и дети, привезенные сюда из больницы, лежали в пустых, холодных залах. Они испражнялись, где лежали, и так и оставались в зловонной слизи экскрементов и мочи. Медсестры искали в толпе своих отцов и матерей и, найдя их, с опустошенными дико сверкающими глазами, вводили в вены больных желанный смертельный морфий. Доктор с состраданием вливает цианид в обметанные лихорадкой губы больных детей. Цианид теперь самая драгоценная и незаменимая вещь, он приносит тихую, мирную смерть, избавляющую от кошмара грузовиков. Но достать его невозможно.
