Гёте. Жизнь и творчество. Т. 1. Половина жизни - [6]

Уже поэтому вопрос о неприятии Гёте насильственного переворота как средства решения общественных проблем нельзя вырывать из исторического контекста, не учитывать тот факт, что Гёте очень рано осознал буржуазно-ограниченный конечный результат французской революции, а якобинский террор лишь укрепил его опасения.

К. О. Конради в главе «В тени великой революции» рассматривает отношение Гёте к событиям 1789–1794 годов во Франции во всех подробностях и нюансах. Стремясь избежать упрощений, автор дает широкую панораму общественной ситуации в Европе и в Германии, подробно взвешивает различные позиции немецкой интеллигенции по отношению к событиям во Франции — именно на таком широком фоне и становится возможным правильное понимание специфической позиции Гёте. Отношение же самого Конради к Великой французской революции не негативное, но и не восторженное. В данном случае он излагает события несколько объективистски — явно в расчете на западногерманского читателя. Советский же читатель в целом очень хорошо и значительно подробнее информирован о событиях Великой французской революции.[8]

133 тома литературного наследия, составляющих знаменитое веймарское издание Гёте,[9] в настоящее время существенно дополнены десятками томов, включающих в себя документы служебной деятельности Гёте и другие, до сих пор не публиковавшиеся материалы.[10] Все это дает наглядное представление о постоянном неутомимом труде, которым была заполнена вся долгая жизнь Гёте. Об этом труде небесполезно напомнить и читателю книги о Гёте, особенно если он наивно полагает, что гению все дается само собой. Об этом не случайно напоминает и Конради в авторском предисловии к книге — словами самого Гёте: «Меня всегда называли баловнем судьбы. Я и не собираюсь брюзжать по поводу своей участи или сетовать на жизнь. Но, по существу, вся она — усилия и тяжкий труд, и я смело могу сказать, что за семьдесят пять лет не было у меня месяца, прожитого в свое удовольствие. Вечно я ворочал камень, который так и не лег на место. В моей летописи будет разъяснено, что я имею в виду, говоря это. Слишком много требований предъявлялось к моей деятельности как извне, так и изнутри».[11]

На страницах двухтомного исследования Конради особенно ярко высвечивается и еще одна грань нравственного и творческого облика Гёте. Речь идет о необычайной впечатлительности его натуры, о необычайной открытости внешнему, объективному миру, миру природы, человеческому обществу, различным проявлениям человеческого духа. Эта активная устремленность Гёте к познанию многообразия всего объективного мира заставляла его углубляться практически во все науки и искусства своего времени, с педантической дотошностью вникать во все практические сферы человеческой жизнедеятельности и везде искать общие закономерности развития.

В свете огромной и поистине необъятной деятельности Гёте в самых различных областях, которая впервые с такой наглядной убедительностью встает со страниц книги Конради, особую важность приобретают постоянные раздумья Гёте о коллективности материального и духовного опыта, о преемственности в истории человеческой культуры. Такой общепризнанный новатор в искусстве, как Гёте, утверждал, что в основе подлинного новаторства лежит, по существу, более глубокое осмысление и переосмысление уже накопленного опыта:

«По сути дела, мы все существа коллективные, что бы мы там ни думали, что бы о себе ни воображали. Да и правда, много ли мы собой представляем в одиночку и что есть в нас такого, что мы могли бы считать полной своей собственностью? Все мы должны прилежно учиться у тех, кто жил до нас, равно как и у тех, что живут вместе с нами. Даже величайший гений немногого добьется, полагаясь лишь на самого себя. Но этого иногда не понимают даже очень умные люди и, гонясь за оригинальностью, полжизни ощупью пробираются в темноте…

Своими произведениями я обязан никак не собственной мудрости, но тысячам предметов, тысячам людей, которые ссужали меня материалом. Были среди них дураки и мудрецы, умы светлые и ограниченные, дети, и юноши, и зрелые мужчины. Все они рассказывали, что у них на сердце, что они думают, как живут и трудятся, какой опыт приобрели; мне же оставалось только взяться за дело и пожать то, что другие для меня посеяли».[12]

Это высказывание Гёте особенно наглядно подтверждает мысль о том, что для действительного уяснения соотношения традиции и новаторства в творчестве каждого художника необходимо как можно глубже погружаться в эпоху данного художника, чтобы понять внутреннюю логику его духовного развития, специфику его связи с традицией, его индивидуальность. На важность этой стороны исследования обращал внимание и В. Г. Белинский: «Задача критики состоит совсем не в том, чтобы решить, почему Гёте жил и писал не так, как жил и писал Шиллер, но в том, почему Гёте жил и писал, как Гёте, а не как кто-нибудь другой…».[13] С этой точки зрения книга Конради полностью удовлетворяет требованию, выдвинутому в свое время Белинским. Автор не стремится подогнать Гёте под те или иные расхожие схемы или навязать ему собственный взгляд на мир, его целью, напротив, как раз и было наиболее полное выявление особенностей индивидуального жизненного пути Гёте. Оттого-то он так педантичен в деталях, так дотошен в подробностях, словно опасается, что какой-то опущенный им за кажущейся незначительностью нюанс помешает читателю наглядно представить себе ту или иную черту индивидуального облика Гёте.