Гэсэр - [18]

Возвратилась она к супругу

И старухой стала опять,

Стала жить и радости ждать.

Пролетело нужное время

Над старухой и стариком.

Показалось царевне — семя

Превратилось в желанное бремя,

Груди белым полны молоком.

Показалось: судьба, блистая,

Будет к ней добра неизменно,

И отцовская золотая

Будет коновязь благословенна…

Так нойон Сэлэнгэн-старик

И царевна супругами стали,

Расстелили постель-потник,

Две свои головы сочетали,

И в краю, где снежные дали,

Вместе жили и радости ждали.

Перевод Семёна Липкина.

ВЕТВЬ ВТОРАЯ ТРИ ЦАРЕВНЫ

ЧАСТЬ 1

Второе рождение

Ствол у дерева серый,

Свечи в желтой листве,

А в стихах о Гэсэре —

Битва в каждой главе.

Нам за ястребом в тучах

Почему б не погнаться,

Родословной могучих

Почему б не заняться?

Девяносто бесов-уродцев,

Чьи противны крики и вопли,

Чьи носы вроде старых колодцев,

Толщиною в два пальца сопли,

Чьи без тульи шапки мохнатые,

Чьи бесхвосты кони горбатые,—

Облетали трижды вокруг

Неокрепшей земли необъятной,

Север, запад, восток и юг

Облетали четырехкратно,

Совершали зло на земле,

Чтоб земля погибла во зле.

Черноцветные тучи пыли

Напустив на лесные края,

Погасить они порешили

Праздник жизни, свет бытия.

В это время в безлюдной местности,

Где шумела тайга каждой веткой,

В одиночестве и в безвестности,

В бедной юрте, низенькой, ветхой,

Над которой в серый денек

Робко вился-курился дымок,

У подножья Сумбэр-горы

Жили-ждали лучшей поры

Сэнгэлэн, седовласый нойон,

Со старухой Наран-Гохон.

У старухи и старика

Нет мальчишки-озорника,

Чтоб его на коленях качать,

Чтоб ласкать, — нет у них потомка,

Нет собаки, чтоб лаяла громко,

Нет скота, чтобы луг топтать,—

Ни коня у них, ни овечки.

То поставят вершу на речке,

Ловят рыбок-мальков поутру,

То в их петельку в темном бору

Попадут тушканчик иль заяц…

Так живут, от мора спасаясь,

Черемшой утоляют голод

И выкапывают саранки

Возле жалкой своей стоянки,

Где безлюдье, ветер и холод.

Сэнгэлэн как-то утром ранним

Порешил пойти на охоту,

Но его, в другую заботу

Всей душою погружена,

Отговаривала жена:

«На последнем я месяце ныне.

Ты подумай о будущем сыне,—

Видишь, тело мое налилось,

Платье спереди поднялось,

Сзади платье мое повисло.

Затруднилось дыханье мое.

Покидать в эту пору жилье,

На охоту идти — нету смысла:

Если пищу упустит волк,

То, как бешеный, он завоет,

Если муж нарушит свой долг,

То позором себя покроет!»

Но ушел упрямый старик,

А старуха в таежном затишье

Разостлала войлок-потник,

Подложила подушку повыше.

Что ей день сулит впереди?

Если дочь родится — баюкать

Будет девочку на груди,

А родится сын — будет мать

На коленях его качать.

Закричал внезапно ребенок

Из ее материнского чрева.

Этот голос был ласков и звонок,

И была в нем нежность напева.

Говорил ребенок, взывая:

«Приподнять прошу я, родная,

Белый шлем, на тебя надетый,

Полный яркого звездного света».

Разве знала старуха пред тем,

Что надет на ней звездный шлем?

Но как только Наран-Гохон

Шлем блестящий приподняла,

В тот же миг от ее чела

Высоко устремился вдруг

Чистый дух, светоносный дух.

Яркий шлем на голову плотно

Натянула правой рукой,

Но из правой подмышки другой

Взвился дух — светло, быстролетно.

Потянулась — и левой рукой

Заслонила подмышку правую;

Слева, с яркостью величавою,

Третий дух воспарил сильнокрыло.

Натянула шлем и застыла,

Сразу обе подмышки прижав,—

Дух четвертый из пуповины

Ввысь взлетел, где синел небосклон.

Потемнела от боли-кручины,

Загрустила Наран-Гохон:

Потеряла четыре плода,

И не стать им детьми никогда!

Но из чрева снова раздался

Голосок Бухэ-Бэлигтэ:

«Я, последыш, в чреве остался!

Я медлителен, вот беда,

Я опаздываю всегда!

Но, по крайней мере, теперь,—

Ты, родная моя, поверь,—

Нарожусь в урочное время:

Ты недаром носила бремя,

Не напрасно меня зачала!»

Светлый дух, от ее чела

Устремившийся к высоте,—

Был Заса-Мэргэн, старший брат

Храбреца Бухэ-Бэлигтэ.

Дух второй, красив и крылат,

Воспаривший в сиянье добра,—

То Бухэ-Бэлигтэ сестра,

То Эржзн-Гохон белоцветная.

Третий дух, воспаривший туда,

Где светла облаков гряда,

Где звезда сияет рассветная,—

То сестра Бухэ-Бэлигтэ,

То Дуран-Гохон красноцветная.

Дух четвертый, из пуповины

На небесные луговины

Воспаривший, блестя, как денница,

То Бухэ-Бэлигтэ сестрица,

Молодая Сэбэл-Гохон.

Вот, удачей своей вдохновлен,

Сэнгэлэн, охотник седой,

Возвратился с добычей домой.

Но добыча жене не нужна,

Но кричит-бранится жена:

«Говорила тебе: „Не ходи!“

Говорила тебе: „Погоди!“

Где шатался, блудливый бык?

А пока ты шатался, блудник,

Я четыре души упустила.

Ох, с тобою мне жизнь постыла!

Если завтра уйдешь опять —

Одинокими станем снова,

Без ребеночка дорогого

Будем век вдвоем доживать!»

Так старуха стонала-рыдала,

Превращаясь в добрую мать.

Вот и утро в тайге настало.

Не пошел на охоту старик:

Ни к чему ему брань и крик!

А старуха лежала, ноя,

Ибо ныло все костяное,

Все запуталось волосяное!

Исстрадалась Наран-Гохон,

Не лежалось ей, не сиделось.

Вдруг похлебки ей захотелось,—

И малыш, исполненный гнева,

Некрасивый, вышел из чрева.

Из себя извергал он кал,

Сопли из носу испускал.

Вместо счастья у матери — горе:

Вот какой уродился сынок!

И ребенка, в тоске и позоре,

Оттолкнула ступнями ног.

Но старик его на руки взял,

Спеленал дитя и сказал

Он жене слова укоризны:

«Вот какого ты мне сынка

Родила на закате жизни!