Герои умирают дважды - [2]

Верховный жрец навел справки по поводу всех кандидатов на то, чтобы принести присягу Аресу. Тут был обычный расчет — об Аресе никто из посторонних не должен знать, иначе Зентел и компания сметут бога, начавшего только-только обустраиваться в этом мире. Если человек не внушал доверия, Виктор говорил об этом барону ан-Орреанту или магу. Те принимали меры.

— У тебя нет будущего! — громыхал голос. — Нет, если ты отвернешься от барона ан-Орреанта! Твоя жизнь станет ничтожной, и только после смерти ты принесешь пользу людям!

Виктор наконец почувствовал интерес. В своих угрозах Арес никогда не повторялся. Казалось бы, что может испугать повидавших виды закаленных в боях пленных воинов? Но поди-ка — Арес находил нужные слова. Вот что значит опыт тысячелетий.

— Принесу пользу после смерти? — робко спросил десятник, зашарив мозолистыми руками по гладкому полу.

— Да! — Грохот стал почти нестерпимым. — Ты умрешь зимой, в лютый мороз! Тебе распорют брюхо и выпустят все кишки. Но добрые люди не пройдут мимо. Они воткнут тебя, еще живого, вниз головой в сугроб на перекрестке дорог, и твои задубевшие ноги до самого конца зимы будут указывать правильный путь. Послужишь человечеству.

Виктору оставалось лишь восхищаться. Такого даже он не смог бы придумать. В отношении смертей Арес выказывал невероятные знания.

— Но… как же… ведь… — забормотал Ереа, глядя на статую остекленевшими глазами.

Возможно, он хотел сказать, что здесь снег бывает редко, а лютые зимы вообще не встречаются, что он, десятник, совсем не собирается ехать на север, что теперь-то он никогда… что уже ни за какие деньги… да вообще и в мыслях…

— А если ты останешься верным, то умрешь в старости и почете. Дети проводят твое тело (по мнению Виктора, тут Арес явно загнул: ведь если из количества детей вычесть число снаряженных «родственников», то выходило, что у десятника лишь одна родная дочь), а я приму душу.

Ереа захрипел еще что-то, но статуя вдруг полыхнула яркой вспышкой.

— Жрец, мы тут не одни! — Неопытному человеку показалось бы, что голос Ареса не изменился, но Виктор четко уловил раздражение.

— Десятник, тебе пора. — Роскошная мантия зацепилась за алтарь, и Антипов поправил ее привычным движением.

— Но… как же…

— В другой раз, десятник, в другой раз… — Виктор поднял Ереа с пола и начал легонько подталкивать к двери. — Поторопись.

Растерянный воин был настолько деморализован, что покорно вышел.

— Почему не одни, Арес?

Антипов плотно захлопнул тяжелую дверь и обернулся к статуе.

Но бог войны не стал отвечать. Вместо этого от дальней стены, как раз от того места, где висел гобелен с изображением огромного рогатого чудовища, насмерть проткнутого булавкой, принадлежащей карлику-герою, отделилась полупрозрачная фигура.

Она тоже была золотистой и тоже мерцала. Казалось, что обе сияющие сферы появились из одного инкубатора, но когда Арес вышел из статуи, то стала ясна разница. Бог войны был бородат, крепок и вообще походил на свое изображение. Зато другой выглядел худощавым, с острым хитрым лицом и крючковатым носом. Его губы вроде бы не улыбались, но тем не менее создавалось впечатление вечной потаенной усмешки. Это был Кеаль, бог вреда и обмана, которого Виктор в свое время окрестил Локи.

Антипов был даже рад гостю, в отличие от недовольного Ареса. Кеаль шел к своей цели извилистым и безопасным путем, что так хорошо соответствовало устремлениям молодого человека. Однако по прихоти судьбы Виктор стал воином, верховным жрецом прямолинейного и безжалостного бога войны. Судьба часто дает людям не то, чего они хотят, а то, что могут взять.

— Возлюбленный брат мой, — начал Кеаль, глядя на Ареса с нежной и печальной улыбкой, — как я счастлив, что могу лицезреть твою мужественную стать, обнаженный торс, словно случайно выставленный напоказ, могучие руки, призванные крушить, ломать, рубить и…

— Душить, — подсказал Арес.

— Душить?.. Да! Душить наших общих врагов! — с воодушевлением подхватил Кеаль. — Нас ведь в этом мире только двое, возлюбленный брат. Двое истинных богов. И я так рад, что ты, такой великий и сильный, с таким горящим пламенем взглядом, проникнутым ненавистью к кому-то (кстати, к кому?), на моей стороне.

— Что тебя сюда принесло? — Арес сдвинул брови и прищурил глаза так, словно прикидывал, в какое место нанести удар по разговорчивому гостю. — Я ведь уже сказал, чтобы ты держался подальше. Хочешь быть возлюбленным братом? Будь! Ты им станешь в тот момент, когда никто, ни одна живая душа, ни один предмет не напомнят мне о тебе. Погрузись в пучину вод, залезь в мелкую ракушку на дне морском — и я сразу назову тебя братом. Но с условием, если ты там останешься навечно.

Светлая печаль на лице Кеаля усилилась. Он повернулся к Виктору с видом мученика, страдающего за правое дело.

— Брат мой отрекается от меня, добрый Ролт. — В голосе бога обмана прорезалась скорбь. — А я ведь ежедневно тружусь аки пчела, чтобы поправить наш скудный быт. Улаживаю неприятности, пресекаю слухи, подсматриваю, подслушиваю, вешаю кошек, ловлю дезертиров…

— Каких еще кошек? — с подозрением осведомился Арес.

— Каких кошек, возлюбленный брат? — Кеаль начал качать головой с явным укором. — А кто позволил сбежать из плена сотнику? Кто не допросил его и даже не посмотрел на него? А ведь он прихватил с собой золото своего барона, которое заранее спрятал в укромном месте. Но это еще ничего. А главное — сотник что-то заподозрил о тебе. Да если бы он вырвался, то уже через неделю здесь были бы жрецы Зентела и, возможно, других лжебогов во главе армии. Скажешь, что отбился бы, возлюбленный брат? Рановато тебе еще с армиями демонов тягаться.