Героев не убивают - [41]

Возбудив дело, я взяла со злодея подписку о невыезде, выдала ему запрос на работу и велела через неделю принести характеристику.

А на следующий день я разбирала вешдоки и сковырнула лак с ногтя. Благо флакончик с лаком был под рукой и я никого из посетителей не ждала, я уселась за стол, подкрасила дефектный ноготь и стала ждать, когда лак высохнет.

И надо же было такому случиться, что сопротивленец прибежал в прокуратуру с характеристикой не через неделю, как договаривались, а именно в тот день. Он, нежданный, распахнул дверь моего кабинета и увидел следователя, сидящего все в той же позе, с растопыренными пальцами, с высыхающим лаком на ногтях. Что он должен был подумать про такого следователя? Разумеется, только одно: что я целыми днями крашу ногти вместо того, чтобы расследовать дела.

Конечно, после этого красить ногти на работе я не перестала, но приучилась для маникюра запираться в кабинете.

Зная со слов Антона Старосельцева, как Трубецкой относится к женской карьере, и особенно наслушавшись Елизаветиных страшилок, я заранее приготовилась к его колкостям и представила, как он будет пытаться меня унизить. Но не могла отказать себе в удовольствии похихикать над тем, в какой шок он впадет, обнаружив, что обгаженная им в прессе следователь Швецова — та самая Машенька, с которой он был столь галантен в опере.

И вот в дверь постучали, и, дождавшись моего разрешения, в кабинет вошел Герман Трубецкой собственной персоной. И я поразилась, насколько одежда меняет человека. На нем был прекрасно сшитый строгий костюм, белая рубашка, галстук с каким-то изысканным рисунком, и по тому, как он прошел от двери до стола, протянул мне свой паспорт и присел напротив, я увидела, что он умеет носить такие костюмы и носит их с удовольствием.

При этом Трубецкой выиграл не только первый, но и второй раунд, ни жестом, ни взглядом не показав, что мы с ним где-то встречались. Ну что ж, я тоже решила не признаваться в нашем знакомстве и надеялась, что хотя бы этим, в свою очередь, его разочаровала.

Открыв его паспорт, я для начала отметила, что там указана фамилия — Трусов, а потом внимательно просмотрела все до единой страницы, проверив наличие фотографий, штампа о регистрации, и не смогла отказать себе в удовольствии рассмотреть печати загсов — о браке и разводе. Нового штампа о браке, после развода с Энгардт, не было.

Трубецкой терпеливо ждал, пока я изучу его документ. Я достала протокол допроса и, глядя в паспорт, заполнила графы с данными о личности. Потом огласила текст предупреждения об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний и содержание статьи пятьдесят первой Конституции, о том, что он вправе не свидетельствовать против себя и своих близких. Трубецкой послушно расписался в указанных мной местах по-прежнему не говоря ни слова, отложил ручку и стал смотреть мне в глаза с выражением пай-мальчика.

— Вам рассказали, зачем я вас вызвала? — спросила я Трубецкого, придвигая к себе протокол.

— Рассказали, — кивнул он, — и если честно, я удивлен, что вы не отменили вызов.

— Интересно, почему я должна была отменить вызов? — поддалась я на провокацию. А надо было приступать к допросу, без всяких лирических отступлений.

— Вы же юрист, Мария Сергеевна. Вы должны были предвидеть, что я заявлю вам отвод. Ведь между нами неприязненные отношения из-за моей публикации о вас.

— Герман Витальевич, — покачала я головой, — вы ведь тоже юрист. Разве вы не знаете, что свидетели у нас не обладают правом отвода следователя?

— Хорошо, я давно уже не занимался юридической практикой и неверно сформулировал. Вы сами должны заявить о невозможности допрашивать меня в связи с тем, что между нами неприязненные отношения.

— То есть вы хотите сказать, что испытываете ко мне неприязнь?

— Я? Упаси Боже… — рассмеялся Трубецкой, запрокинув голову, и я не могла не отметить, насколько он все же обаятелен.

— Значит, вы ко мне неприязни не испытываете, — констатировала я. — Но и я к вам неприязни не испытываю. Тогда о каком отводе речь?

— Вы не испытываете ко мне неприязни? — Трубецкой даже крутанулся на стуле. — Может быть, вы не читали мою статью?

— Читала, Герман Витальевич.

— И спокойно ее восприняли?

— Нет, очень расстроилась.

— Вот именно. Значит, все-таки обозлились на меня.

— Нет.

— Я вам не верю!

— Это ваше личное дело.

Трубецкой уставился на меня с недоверием:

— То есть вы на меня не обиделись?! Как такое может быть?

— Послушайте, Герман Витальевич, у вас что, был заказ меня обидеть, когда вы писали эту статью? Что вы так негодуете? Не обиделась я, потому что считаю, что вы абсолютно правы. Я по своей вине попала в эту ситуацию, и гневаться на вас было бы по-детски.

— Но статья написана в таком тоне… Меня позабавило, что он вроде как начал уже извиняться.

— Да, тон, конечно, неласковый, но для критической статьи вполне допустимый.

— Ну что ж, один-ноль в вашу пользу, — Трубецкой развел руки. — Допрашивайте.

— Собственно, у меня только один вопрос: откуда вы узнали о похищении жены Масловского?

— Из вечерней программы городской информационной службы, из уст Лизоньки Энгардт, как вам известно — моей бывшей жены, — мило улыбаясь, отчеканил Трубецкой.