Гермес - [7]

Наугад потащил из книжного строя толстый том — им оказалась Библия. Его передернуло, он быстро поставил книгу на место, вытащил другую — Библия, большая, в кожаном переплете, лейпцигского издания 1903 года. Бросил на пол, потащил опять — Библия, на этот раз отпечатанная Гутенбергом в Майнце в 1458 году. Он заорал с досады, стал хватать одну книгу за другой: «Апостол» Ивана Федорова, проповеди Григория Великого, «Комментарии на книгу пророка Даниила» Ньютона, апологии Юстина и Татиана, «Строматы» Климента Александрийского, сборник энциклик Льва XIII, «Этимологии» Исидора. Он уже не листал книги, теперь он только смотрел на заголовок и тут же с яростью, с силой шибал книгу о стену, об пол, так что она трепыхала листами-крыльями, билась и жалобно трещала. «Сумма теологии» и «Сумма философии» Фомы Аквинского, комментарии Николая Кузанского, «Сын человеческий» Александра Меня, «О Граде Божьем» Блаженного Августина, сочинения Иринея и Оригена, немецкая Библия Лютера, Четьи-Минеи, «Точное изложение православной веры» Иоанна Дамаскина. Он уже не швырял книги, он рвал их в клочки, толстые фолианты, свитки и инкунабулы хрустели в его руках, и тогда он топтал их ногами в молчаливом бешенстве. Он пришел в совершенное неистовство, вокруг него вихрился смерч из летучих бумажных клочков, а сам он исполнял какой-то сложный и дьявольский танец под аккомпанемент рвущейся бумаги и трещащих переплетов. Под его свирепым напором сходила на нет человеческая мудрость.

Не удовлетворяясь происходящим, он бросился в соседнюю комнату, где на стенах висело разнообразное холодное оружие, сдернул со стены меч — тонкий самурайский клинок с длинной рукоятью, — и, вернувшись в библиотеку, с еще большим пылом принялся, обеими руками держа меч, крушить полки с книгами. От них поднималась едкая пыль, от которой он плакал, и ярость его не угасала, а наоборот, разрасталась, как огонь, подкармливаемый сухими ломкими ветвями, он уже не молчал, стиснув зубы, он вопил, он кричал во весь голос на том самом языке, слов которого уже давно никто не слышал, на медном, гремящем языке Гомера и Гесиода:

— Мудрость! Вот вам ваша мудрость! Вот вам! Вот!

И он крушил хрупкие стеллажи острой сталью клинка, крошил переплеты, резал страницы, разрубая целые ряды фолиантов. Summus desiderantis Иннокентия VIII, ренановская «Жизнь Иисуса», «О страданиях моей души» Григория Назианзина, «Наставление в христианской вере» Кальвина, «Молот ведьм» Шпренгера и Инститориса. Вдруг, задыхаясь, он обнаружил, что меч его иззубрился. Тогда он кинул его и, снова сбегав в соседнюю комнату, вернулся с громадным двуручным мечом — образцом тевтонской доблести. Размахнувшись, он одним ударом подрубил ножки у шкафа. Целая секция с грохотом рухнула на пол, давя книжную премудрость, и туча пыли густо повисла в воздухе. Он стоял неподвижно и оцепенело взирал на сотворенное им разрушение.

Когда пыль осела, он обнаружил перед собой лежащую открытой книгу. Он поднял ее. Это был Цельс, «Правдивое слово», тот его отрывок, который сохранился у Оригена:

«Многие безвестные личности в храмах и вне храмов, некоторые даже нищенствующие, бродящие по городам и лагерям, очень легко, когда представляется случай, начинают держать себя, как прорицатели. Каждому удобно и привычно заявлять: „Я — бог или дух божий или сын божий. Я явился. Мир погибнет и вы, люди, гибнете за грехи. Я хочу вас спасти. И вы скоро увидите меня, возвращающимся с силой небесной. Блажен, кто теперь меня почтит, на всех же прочих, на их города и земли я пошлю вечный огонь, и люди, не сознающие своих грехов, тщетно будут каяться и стенать, а кто послушался меня, тем я дарую вечное спасение“. К этим угрозам они прибавляют непонятные, полусумасшедшие, совершенно невнятные речи, смысла которых ни один здравомыслящий человек не откроет, они сбивчивы и пусты, но дураку или шарлатану они дают повод использовать сказанное, в каком направлении ему будет угодно».

Ветер совершенно осатанел. Теперь он стал видимым, ибо нес в себе песок, завиваясь наглядно прихотливыми узорами и воронками. Мес, что-то бормоча себе под нос и придерживая руками свою широкополую шляпу, шел. Ветер, несущий песок, мешал ему думать, и тогда он сплетенной из пальцев фигурой молча махнул в воздухе, и его окружил прозрачный желтоватый свет, так что теперь казалось, будто его тело облеклось в сияющий, как у святого, нимб. Песок не проникал за эту завесу. Так он шел сквозь ветер.

Конечно, что там говорить, Семья вымерла. Если придерживаться принципов прямого наследования, то со смертью брата лишь я один имею какие-то шансы на главенство. Но все изменилось. Для того, чтобы стать Архонтом, не обязательно быть сыном Кронида. Ведь даже хитрый и изменчивый Малларме тоже считается Архонтом, не говоря уже о Банокке, беспутном и веселом… О Пан, сын мой! С твоей смертью подошла к концу наша эра. Я сам провожал тебя к Порогу, чтобы увидеть, как оглянешься ты, прежде чем скроет тебя мгла.

Сначала все было не так. Разве мог коварный, зловещий Бог Пустыни претендовать на мировое господство? Разве мог брат, одно упоминание о котором вызывает холодный озноб, разве мог он, разрушитель, Аполлион, наводить ужас на Буле? И разве мог он сам, герр Мес (очень смешно), отступиться и укрыться, чтобы не коснулось его бремя Земли? У него заболел правый бок, и он остановился передохнуть. Вокруг выл ветер, несущийся в рыжей мгле.