Германский вермахт в русских кандалах - [41]

— Да, мамочка, да! Его ранило, как дядю Ваню, и память отшибло. И забыл, что он русский. И к немцам попал. Он теперь у взаправдашных немцев живет понарошку. Ходит мимо барака, а вспомнить не может. Потому что Буяшка сгорел и наш дом… Мамка ты, мамка! Как ты не можешь понять, что нашему папке не на чем вспомнить себя! Он же меня не запомнил! А тебя он увидит и вспомнит все сразу! И «Трактористов», и что ты билетик продала ему… Ну что, тебе жалко ему показаться? Познакомилась бы! Он бы сразу все вспомнил!

И шепотом тихим добавил:

— И что папка наш — тоже бы вспомнил.

— Хорошо, мой сыночек, — прошептала она, жаркой верой его покоренная. — Хорошо… Познакомлюсь я с ним. Только прежде ты мне покажи того немца. И прости меня, сынка моя. Не сдержалась я, миленький мой…

Свадьба

Фотокарточку склеил дядя Женя Уваров.

«Фриц, конечно, не хуже бы сделал, — подумал Валерик, — но у него нету клея такого. Мамка хвалит теперь дядю Женю, а он задается».

— Так аккуратно, что даже рваного следа не видно! Какой ты у нас молодчинушка, Женечка!..

— Да это же клей все резиновый, — отвыкший от доброго слова, говорил дядя Женя Уваров, как оправдывался. От смущения он попытался с ноги на ногу переступить, и колени его слегка приподнялись одно за другим, но ботинки, как желтые глыбы, отделяться от пола никак не хотели.

«Как петух Ландаренчихи-бабки, когда в смолу асфальтовую вляпался, — подметил Валерик. — Петух так же дергал ногами и крыльями даже махал, а ноги его оставались в смоле и двигаться не хотели… Радуется дядя Женя, что мамка к нам пригласила. Он голодный и картошку рубает с «мундирами» прямо, не чистивши, ест. Будто бы в тех шелупайках картофельных, как он утверждает, «самый цимус содержится…»

Теперь фотографий отцовских, в рамках картонных, было в комнате две. Одна над столом, вместо той «неразборчивой» старой. Другую — на тумбочку мама поставила и сказала при этом:

— Чтоб не путал отца своего с Фрицем каким-то.

«С Фрицем каким-то! И не какой-то он, а настоящий! Жаль, что ты дяде Жене доверила фотографию склеивать!»

— А Фриц, зато, ходики бабушке Насте отладит… когда-нибудь. Вот….

Но мама с Уваровым заняты были своим разговором и Валеркиных слов будто бы не расслышали.

Дядя Женя внушать продолжал, что резиновый клей — это вещь! Это вам не конторский кисель:

— Ну, что еще склеить? Давайте, пока флакончик при мне. Испаряется быстро, мерзавец. На бензине же он потому что. А бензин не какой-нибудь там, а наш! Авиационный! Я его нюхаю вместо духов, ей-Богу! Может, мне не поверите, но такое приходит из прошлого! Сказка сплошная! А сказка была потому, что мы со Степой тогда военными летчиками были. Пилотами Военно-воздушного флота Советского Союза! И воевали достойно. Любой из нас готов был идти на таран, чем сдаваться врагу.

— А на таран — это страшно? — Валерик спросил.

— Знаешь, брат, все так быстро случилось… Как вспышка! Было жутко и весело, что погибаю героем… Вот мой МИГ-3, рев мотора. Вот немец на «мессере». Вот он жестами мне объясняет, чтоб я шел на посадку за ним. И ржет во всю харю немецкую! Вот брызги летят от фонаря его кабины и хари его фашистской. Глохнет мотор моего самолета. Тишина. Немцы шарахнулись по сторонам. Я вываливаюсь из кабины и падаю… Мне казалось тогда, что за мной наблюдает весь Советский Союз, в том числе и товарищ Сталин. И Неля…

Усмехнулся Уваров и головой покрутил бесшабашно:

— А теперь вот этому самому верить не хочет никто! Бляха-муха. Свидетелей не было. Погибли они, мои братья-товарищи. А я как докажу? Я ж не летчик теперь. Я теперь человеческий мусор. Дядя Ваня меня не возьмет на корявки. Если на кости только. Они у меня в комплекте. Кроме зубов. Зубы мои за Одером, в Морицфельде, а железные в Гомеле вставили. Зубы имеются, да бывает, что есть ими нечего…

— Встретиться с Нелей ты не решился, конечно, — попыталась мама сменить разговор.

— Дак вот получается что… Будто я выжил нарочно, чтоб выпить на Нелиной свадьбе. В прошлом невесты моей. И я действительно выпил за новое счастье ее и за светлую память о летчике Женьке Уварове.

На Уварова мамка глянула с любопытством.

— Дело тут, видишь, какое, Аленка, — раздумчиво начал он. — Там, в плену и на фронте, знать было надо солдату, что его дома помнят и ждут. Ждут и любят, «всем смертям назло». И я утвердился в том, что ту девочку-школьницу, простушку наивную, я всем сердцем люблю. И что она меня любит — мне было жизненно важно считать. Я так и считал… Хотя до войны мои чувства к ней были обычными, как к сестренке, не более. Красивую девочку рядом было приятно иметь. И еще, мне казалось, что из всех моих девушек именно Неля меня будет ждать. Она ж на меня так влюбленно глядела!

— Эта влюбленная девочка вызывала дикую ревность у поклонниц твоих настоящих, — заметила мама. — Наверно, для этого ты держал при себе эту школьницу-куклу… Потолки вот картошку. Сегодня толченка у нас с салом и луком, а к ней огурцы малосольные. Нашей бабушки Насти любимое блюдо. «Вкуснотище!» — название этой еде.

«Обжираловку мамка готовит, чтоб накормить дядю Женю».

— Неля моложе меня на одиннадцать лет, — разминая картошку в кастрюле, продолжал дядя Женя. — Эта разница в юности очень заметна. Но это мне не мешало всех красивых любить и попутно за Нелей ухаживать… Извини меня, Леночка, я Степану завидовал… Ты мне нравилась очень.