Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648 - [131]
. Не отставали от них и глашатаи Евангелия из Тюбингена, старого стража лютерова наследия в Империи. Все более возвышался и голос реформатов. Кальвинистские богословы всю мощь своей пропаганды направили на полемику с католиками, проявляя по отношению к лютеранам несколько большую терпимость. Абрахам Скультет. надворный проповедник в Гейдельберге, постоянно подчеркивал органичное родство протестантов двух направлений, призывая бороться в первую очередь с папистским Римом. Догматические разногласия в стане реформатов (Дордрехтский синод 1618–1619 гг.), конечно, до некоторой степени подрывали конфессиональное единство, но едва ли это заметно сказывалось на поведении радикалов в имперских землях. В лице Георга Эразма Чернембля. вождя австрийской дворянской оппозиции, кальвинизм нашел накануне войны самого известного и талантливого интерпретатора концепции Альтузия. Если Христиан Ангальтский выполнял роль политика-практика, то Чернембль во многом идеологически подготавливал дворянскую оппозицию к будущим битвам. Своей высшей точки литературные страсти достигли в 1617 г., в столетнюю годовщину лютеровой Реформации. Некоторые исследователи вообще склонны считать вспыхнувший тогда взрыв религиозных эмоций прямым прологом к начавшейся вскоре войне. Самым ярким воплощением пропаганды и контрпропаганды в тот год стала полемика между дрезденцем Гоэ фон Гоэннеггом и иезуитом Адамом Конценом по вопросу о значении и итогах лютеранской Реформации.
Накал полемического противостояния усиливался не только между католиками и протестантами, но и внутри самого протестантского мира, прежде всего между лютеранами и реформатами. Никогда с середины XVI в. взаимное сосуществование двух конфессий не знало столь бескомпромиссной литературной борьбы, как в предвоенные годы. Дух абсолютной нетерпимости, совершенного неприятия чужих взглядов, желание метафорически как можно глубже уязвить оппонентов характеризовали эту полемику и особенно ее лютеранскую сторону. Заметнее всего здесь выглядела фигура уже упомянутого надворного пастыря курфюрста Иоганна Георга I Матфея Гоэ фон Гоэннегга. Он не только переиздавал, снабжая собственными комментариями, ранние антикальвинистские памфлеты, но и весьма последовательно ставил реформатскую конфессию на один уровень с «папистским Римом», полагая, что в некоторых случаях для лютеран более пристало действовать заодно с папистами, нежели с «кальвинианами». Если «антихристов Рим», по меньшей мере, берет свои корни от некогда чистой и непорочной первоапостольской церкви, то ересь Кальвина абсолютно беспочвенна: она есть порождение сатанинских сил и пагуба — в политическом смысле — всей Империи. Кальвинизм не только проповедует неверную догму, но и извращает дело Мартина Лютера.
Литературная пропаганда, однако, при всем своем агрессивном запале, как это ни парадоксально, имела, тогда пусть еще и незаметную, позитивную сторону: общество все более подвергалось воздействию единого информационного пространства, становилось более коммуникабельным благодаря информации. В свою очередь, мощная литературно-публицистическая волна соединяла языковые различия в одно целое и содействовала формированию единого культурно-языкового поля Империи. Формировалось пространство немецкого литературного языка, пространство культурной нации. Великая социокультурная миссия конфессионализации постепенно являла свое созидательное предназначение.
Рост религиозного противостояния спускался и на низовой уровень крестьянства и города. Характерным стало повышенное ощущение нестабильности и страха, охватывавшее широкие круги сельского и городского населения. Некоторые исследователи отмечают в этой связи и феномен роста колдовских процессов в различных уголках Империи накануне войны.
Начавшееся в конце XV в. гонение на ведьм переживало в век Реформации и религиозного раскола периоды подъема и спада, но именно в первые два десятилетия XVII в. оно получило новый мощный толчок. Как показывают новые исследования, помимо чисто мифологической основы, в отсутствие социальной причинности (провоцирование процессов властями и элитой ради усмирения социальной оппозиции «снизу») гонения на ведьм проистекали из подспудного желания «простого» человека реализовать себя в условиях все более возраставшего диктата властных учреждений, лишавших массы подданных самостоятельной активности. Религиозная пропаганда в таких условиях подталкивала крестьян и горожан к самодеятельности, даруя им роль самодеятельного элемента. И общество с охотой пользовалось предоставленной компенсацией взамен отобранной властью социальной самостоятельности.
Впрочем, далеко не только низы страдали избытком ревности в борьбе с силами зла. Идеи очищения христианства от бесовской скверны владели умами и представителей городской элиты, и придворных обществ. В предвоенные годы оккультизм, занятие магией и всевозможные пророчества сделались повседневной нормой в городской среде и в домашнем мире имперских князей. Такова была логика развития конфессионализации: единого всеобъемлющего, всепоглощающего процесса, не оставлявшего крупных социальных лакун и демонстрировавшего лишь ту или иную степень динамики.
