Германия на заре фашизма - [24]

В результате произошло то, что можно назвать только трагикомедией ошибок и путаницы. Даже несмотря на присоединение к путчу отдельных частей рейхсвера, Капп сразу понял, что всё потеряно. Переговоры с ненавистными ему социалистами были не более чем жестом отчаяния, а в один из моментов полной деморализации он даже принял делегацию независимых социалистов. Через несколько дней, когда некоторые депутаты народной партии потребовали, чтобы он призвал Гинденбурга на его прежнее место, а сам перешёл под его командование, Капп даже выразил готовность пойти на это, хотя и не испытывал к маршалу симпатии. Однако, принимая во внимание тот факт, что большинство офицеров и генералов не пожелали поддержать его, путч в любом случае был обречён на провал. Всеобщая забастовка, объявленная профсоюзами и одобренная законным правительством, ускорила конец путча. Уже 17 марта Капп бежал из Берлина, где он четырьмя днями ранее объявил себя канцлером, его «министр обороны» Лютвиц последовал за ним спустя несколько часов.

В те дни Гинденбург оставался в стороне от событий. Имея некоторую информацию о планах Каппа, он лишь выразил своё неодобрение этих планов. Он ненавидел хаос гражданской войны, да и, скорее всего, чувствовал безнадёжность этого предприятия. За три дня до начала путча маршал прибыл на празднование годовщины создания фрайкора «Гинденбург», стоявшего недалеко от Ганновера, но его визит не носил политического характера, и он был не менее удивлён, чем члены фрайкора, когда Капповский путч положил конец торжествам.

Четыре дня, в течение которых продолжался Капповский путч, Гинденбург оставался дома. Многие видели в нём идеального посредника между противоборствующими лагерями. Кто-то (Гренер?) предложил президенту Эберту, чтобы тот попросил Гинденбурга воспользоваться своим влиянием на рейхсвер. Сообщив об этом маршалу, он настоятельно советовал, чтобы тот принял предложение, если оно последует, потому что «одного вашего слова будет достаточно, чтобы вернуть рейхсвер на конституционный путь». Однако маршал предпочёл не предпринимать никаких действий, предоставив событиям идти своим чередом.

Гинденбург был убеждён, что разгром Капповского путча лишил его шансов на президентство, и немедленно снял свою кандидатуру. Он остался глух ко всем заверениям, что выборы его на этот пост станут лучшей гарантией от любых путчей, и на все просьбы отвечал неизменное «нет». Теперь он даже больше, чем прежде, избегал публичности и очень редко показывался на улицах. Он утверждал, что не имеет политических амбиций, и почти не принимал приглашения на публичные мероприятия. Он появлялся только на встречах ветеранов или открытии военных памятников, но даже тогда всячески старался избегать любых политических выступлений. Маршал никогда не забывал в своих редких речах отдать дань бывшему императору, даже если при этом присутствовали представители рейхсвера или члены правительства. Это он считал вопросом личной преданности (или, быть может, искупления), а не политическим жестом, и был глубоко потрясён, когда одно из подобных выступлений в Кёнигсберге (Восточная Пруссия) закончилось кровавой стычкой между рейхсвером и коммунистами. Позже он жаловался, что никогда не стремился увеличить число трудностей, не дававших спокойно жить его многострадальной стране, и искренне недоумевал, почему его публичные выступления в глазах республиканцев становятся угрожающими монархическими демонстрациями. Вскоре после инцидента в Кёнигсберге он сказал одному американскому посетителю, что Германия со временем непременно возьмёт реванш во Франции. «Даже если на это потребуется сто лет, я бы больше всего хотел снова направить оружие против Франции». И опять маршал был потрясён, когда это заявление вызвало ожесточённые дебаты в рейхстаге.

После смерти его жены, последовавшей весной 1921 года, Гинденбург более чем когда-либо почувствовал необходимость в одиночестве и уединении. Из его собственных слов и действий явствует, что он надеялся, что такой образ жизни поможет ему сохранить собственную популярность. Он был недоволен, когда Гренер в журнальной статье поднял вопрос о стратегии Верховного командования в 1918 году. Он мог бы смириться с фактом, что статья имела целью задеть его, но сожалел, что немецкий народ утратит веру в него. Он также встревожился, когда полковник Бауэр заявил в своих мемуарах, что настоящим победителем при Танненберге и руководящей силой Верховного командования на самом деле был полковник Людендорф, и все почести и восторги, адресованные Гинденбургу, по праву должны были достаться его первому помощнику. Маршал потребовал, чтобы Людендорф публично опроверг обвинения Бауэра, но тот, полностью согласный с точкой зрения полковника, отказался сделать это и предложил подыскать кого-нибудь другого для этой неблагодарной задачи. Одновременно первейшей заботой маршала были непрекращающиеся дебаты относительно событий 9 ноября 1918 года – дня отъезда Вильгельма из Спа. Шли годы, а разговоры на эту тему всё не стихали. В 1922 году бывший кронпринц опубликовал свои военные воспоминания, в которых утверждал, что маршал оказался неспособным помочь императору и попросту молчал, когда решалась судьба монарха. Гинденбург как раз готовился к поездке на поля сражений Восточной Пруссии, когда эти воспоминания увидели свет, и сразу же решил отменить поездку. Только с большим трудом его удалось убедить, что ему не нужно опасаться негативной реакции, приём в Восточной Пруссии будет, как всегда, сердечным.