Герцогиня и «конюх» - [10]

– А как взглянут там, в Петербурге, на это? – шептал он, схватываясь по привычке за голову.

Сегодня у Бестужева уже побывал Мориц.

Новоизбранный герцог шумно благодарил его за «содействие» и обещал никогда не забыть этой услуги.

– Мы встретимся с вами, Бестужев, у Анны сегодня вечером,  – смеясь проговорил Мориц на прощание.

Бестужеву подали записку. Он распечатал конверт и быстро пробежал глазами содержимое:

«Мой милый Петр Михайлович! Что же ты не торопишься ко мне?… При всей важной оказии желательно и любезно бы для меня было видеть в моем замке моего гофмаршала».

Бестужев в раздражении скомкал и бросил на пол записку.

– Дура! Эк как обрадовалась!.. Точно простая старая дева, выскакивающая замуж… Вдова… соскучилась, расторопилась, подумаешь, горемычная…  – звонко шептал он.

В дверь кабинета раздался стук.

– Войдите! – гневно крикнул Бестужев.

В кабинет быстрой, уверенной походкой вошел Бирон.

При виде своего ставленника ко двору светлейшей герцогини озлобление резидента еще более усилилось.

– А-а… Это – вы, Эрнст Иванович? – сухо проговорил он.

– Как видите, господин обер-резидент и обер-гофмаршал! – с насмешкой в голосе ответил выскочка, сын придворного конюха, непостижимым образом обратившийся в обер-камер-юнкера.  – Вы, кажется, не в духе? Это меня удивляет: в Митаве ликование, целое море огней – и вдруг тот, кто способствовал всему этому, мрачнее тучи. Donnerwetter! Was soil das bedeuten, Excellenz?[5]

– Что это за тон, который вы приняли в последнее время? – затопал ногами Бестужев.  – Теперь уж я спрошу вас: что должно это означать?

– Только одно: я чувствую под собой твердую почву.

– И… и давно вы стали чувствовать ее, любезный Бирон? – весь побагровел резидент российского двора.

– С тех самых пор, как вы, ваше превосходительство, породнились со мной через мою сестру секретным браком, а главное – с тех пор, как вы затеяли вашу двойственную игру с Петербургом по поводу «курляндского дела».

– Бирон! – бешено вырвалось у Бестужева.

– Господин резидент! – в тон ему ответил Бирон.

Они встали друг против друга, словно два смертельных врага, измеряющих свои силы, готовых к прыжку друг на друга.

– То есть как это: я вмешался в «курляндское дело»? – первым нарушил тягостное молчание Бестужев.  – Не сошли ли вы с ума, мой любезный друг Эрнст Иванович?

– Нисколько.

– Как же я, резидент ее величества, мог бы обойтись без вмешательства в это дело, во главе которого я стою? – спросил Бестужев.

Бирон насмешливо улыбнулся:

– Вы правы, Петр Михайлович, но вы только одно упустили из вида: нельзя в одно и то же время быть и строгим резидентом-дипломатом, свято отстаивающим интересы русского двора, и обер-гофмаршалом вдовствующей герцогини, изнывающей по отсутствии постоянного супруга.

Слова «постоянного супруга» Бирон резко подчеркнул и насмешливо поглядел на своего покровителя.

«Ого! Этот „конюх”, действительно, зазнался»,  – ожгла Бестужева мысль.

А этот «конюх» невозмутимо продолжал:

– Слушайте меня внимательно, Петр Михайлович. Да будет вам известно, что все «митавское действо» известно мне досконально, до последнего шнура на запечатанных конвертах курьеров.

– В самом деле, мой милый? – насмешливо бросил Бестужев, изменяясь помимо своей воли в лице.

– Да, да, уверяю вас, ваше превосходительство!

– Виноват, Эрнст Иванович,  – вдруг круто перебил Бирона Бестужев.  – Ответьте мне только на один вопрос с той откровенностью, на какую я, кажется, имею право: вы-то, вы-то почему так близко интересуетесь и принимаете к сердцу это «курляндское дело»?

На секунду в кабинете воцарилось молчание.

– Хорошо, я вам отвечу прямо и откровенно,  – произнес наконец Бирон.  – Я потому против всего этого, что не хочу никому – понимаете, никому! – отдать Анну.

Это признание явилось до такой степени неожиданным и дико-странным, что Бестужев буквально замер в немом изумлении.

– Что? Что вы сказали, Бирон? – не веря своим ушам, пролепетал пораженный резидент.  – Вы здоровы? В своем уме?

Бирон расхохотался:

– Совершенно здоров! А если бы и был болен, то во всяком случае не обратился бы к тому доктору, которого вы изволили вчера привести к ее светлости. Я ведь знаю, что это за лечитель телесных недугов, ха-ха-ха! С ним я сведу счеты, будьте уверены!..

– Ах, вы знаете? Это делает честь вашей проницательности и исключает всякую возможность сведения между вами каких-либо счетов,  – пробормотал совсем сбитый с толка Бестужев.

– Это почему же? – надменно выпрямился «конюх».  – Не потому ли, что он – не то граф, не то принц? Но, дорогой Петр Михайлович, не забывайте, что этот граф-принц не настоящей крови и что таких господ величают…

Резкое, отвратительное слово прозвучало в кабинете русского вельможи.

– Вы забываетесь, Бирон! – вспыхнул Бестужев.  – Всему есть предел.

– Совершенно верно, ваше превосходительство,  – невозмутимо продолжал Бирон.  – И первое, чему должен быть положен немедленно предел,  – это неуместному и чрезмерному ликованию Митавы по поводу кукольного избрания этого авантюриста Морица герцогом. Смотрите, Петр Михайлович, как бы для вас это не явилось равносильным смертному приговору.