Герцог и я - [20]

— Я не знаю каким, — произнес Саймон ледяным тоном.

— Что?.. О! — Дама вынуждена была откашляться, прежде чем заговорить вновь. — Понимаю… да… конечно… во всех семьях бывает…

Она говорила, Саймон продолжал хранить молчание. Почему Энтони, черт его подери, не приходит на помощь? Его друг более опытен в светских забавах и мог бы что-то сделать, чтобы Саймон не чувствовал себя призовым жеребцом перед всеми этими женщинами, чтобы ему не приходилось выслушивать слова о том, каким прекрасным отцом был старый герцог…

Все это просто непереносимо! Для этого он рвался сюда из-за границы?

— Ваша светлость, вы не слушаете меня… Кого вы ищете там?

Саймон сделал над собой усилие, перевел взгляд на говорившую. Нужно быть более терпимым, хотя бы вежливым с ней. Она ведь ни в чем не виновата перед ним и, восхваляя отца, хотела лишь сделать ему приятное.

— …не могу забыть, — говорила она, — как семь лет назад… когда вы еще были графом Клайвдоном, нас представили друг другу.

— Да-да, конечно, — проговорил Саймон, тщетно пытаясь привлечь внимание своего приятеля.

— А вот и мои дочери, — сказала дама, делая знак трем девицам подойти ближе.

Две из них — Саймон не мог этого не заметить — были прехорошенькие, третья вообще почти ребенок, в нелепом оранжевом платье, и было заметно, что она не получала ровно никакого удовольствия от званого вечера.

— Правда, они прелестны? — не унималась их мать. — Я горжусь ими. И какие покладистые характеры, вы просто не поверите.

Саймон не мог не вспомнить: примерно так говорил ему однажды человек, у которого он покупал породистых щенков.

Девушки присели в реверансе, при этом ни одна из них не подняла на него глаз.

— Ваша светлость, позвольте представить вам… Это Пруденс… Филиппа… Пенелопа… А еще одна дочь осталась дома. Ей всего десять лет.

Так, он уже знаком почти со всем семейством, что дальше?.. Но спокойствие, спокойствие, Саймон. Светская жизнь требует жертв. И скажи наконец хоть что-нибудь — молчать здесь не принято.

— А вы… — сказал он. — Вы…

— Ох, прошу прощения! Конечно, вы могли забыть… Я — миссис Фезерингтон. Мой супруг скончался три года назад. Он был лучшим другом… преданным другом вашего отца… Ах, да…

Она замолчала, вспомнив холодную реакцию собеседника на упоминание об отце.

Саймон коротко кивнул:

— Очень приятно, миссис Фезерингтон.

— Моя Пруденс, — переменила она тему, — прекрасно играет на фортепьяно. Это признают все.

Саймон уловил выражение ужаса на красивом лице девушки и дал себе слово никогда в жизни не просить ее сесть за этот музыкальный инструмент.

— А Филиппа так хорошо рисует акварели!

Еще одно приятное личико залилось румянцем.

— А Пенелопа? — словно дьявол подтолкнул Саймона задать вопрос.

Миссис Фезерингтон бросила испуганный взгляд на младшую дочь — милую толстушку с маловыразительным лицом и добрыми глазами.

— Пенелопа? — повторила мать в некотором смятении. — Она… э-э… хорошая девочка.

У бедной хорошей девочки был такой вид, словно она готова нырнуть под ковер или провалиться сквозь землю. Саймон решил, что если ему придется сегодня танцевать, он пригласит именно ее.

И тут — есть все же Бог на небе — раздался повелительный голос, который мог принадлежать только леди Данбери:

— Миссис Фезерингтон, вы не очень докучаете нашему молодому герцогу?

Саймона подмывало подтвердить предположение, но смятенное лицо Пенелопы остановило его.

— Разумеется, нет, — сказал он.

— Лжец, — определила хозяйка, высоко подняв брови, и повернулась спиной к своей гостье.

Миссис Фезерингтон позеленела, но не произнесла ни слова. Леди Данбери тоже больше ничего не сказала. После недолгого молчания гостья пробормотала что-то насчет того, что должна повидать кузину, и удалилась со всем своим выводком.

Саймон почувствовал значительное облегчение, но в то же время ему было неловко за поведение хозяйки, что он и осмелился высказать ей:

— Не очень-то хорошо вы с ней обошлись.

— Ба, у миссис Фезерингтон голова набита птичьими перьями [2]. И у дочерей тоже, кроме младшей. Я их всех знаю чуть не с рождения.

Саймон с давних лет позволял себе (вернее, леди Данбери позволяла ему) разговаривать с ней как с другом-ровесником и потому сказал:

— Вы, как и прежде, нетерпимы ко многим людям?

— Да, дружок. И нахожу в этом удовольствие для себя и некоторую пользу для них. — Она улыбнулась. — Не для всех, конечно… А ты, кстати, мог бы и сам давно уже подойти к своей старой знакомой.

— К вам было не пробиться, а меня, как только вошел, сразу атаковали. Я никогда не предполагал, что…

— Что так трудно быть герцогом, дружок?.. А, вон идет наконец твой приятель, которого я с полным на то правом могу назвать трусом.

— Вы что-то про меня сказали? — спросил подошедший Энтони.

— Сказала, что могли бы сами выручить Саймона из цепких рук миссис Фезерингтон.

— Но я, наоборот, наслаждался его растерянностью, — сказал тот. — Пусть прочувствует, как мы тут все страдаем. Красивые и холостые.

— Хм…

С этим междометием, относящимся больше к первому эпитету, нежели ко второму, леди Данбери величественно удалилась.

— Странноватая дама, — заметил Энтони, глядя ей вслед. — Не удивлюсь, если именно она издает эту дурацкую газету и скрывается под именем Уислдаун.