Георгий Скорина - [47]

Пан ректор встал рядом с Глоговским и громко спросил:

– Почитают ли панове факультет схолара Франциска достойным ученой степени бакалавра в семи свободных науках?

Зал затих, ожидая решения. Ректор обращался со своим вопросом по очереди к каждому из сидевших за столом ученых:

– Пан Глоговский… Пан Вратиславский… Пан Коперник… Пан Григорий Саноцкий… Пан Тадеуш Ортым…

Все отвечали утвердительно. Ректор вздохнул с облегчением. Ему хотелось как можно скорее закончить этот скандальный диспут. Его преподобие по натуре был человек мирный. Трепеща перед высшим церковным авторитетом, он в то же время искал расположения профессоров. Поэтому борьба, закипевшая в университете, весьма тревожила его и сбивала с толку. Он с трудом ориентировался в ней, не зная подчас, чью сторону принять. Итак, все отвечали утвердительно. Но вот очередь дошла до одного из ученых докторов, желтолицего, морщинистого старичка.

– Мысли оного Франциска почитаю я еретическими. А посему согласия моего нет, – сказал он сердито.

Ректор даже вздрогнул.

– А ведь правда, – сказал он, словно вспомнив. – Я и сам усмотрел в его словах… некоторым образом… частицы…

Но тут вступился Глоговский:

– Франциск не сказал ничего такого, что бы оскорбило слух честного католика. Напомню, он привел несколько ссылок из законов и учения святейшего престола.

– Да, да, – обрадовался ректор. – Где же тут ересь?

– Устав наш не требует согласия с мнением диспутанта, – продолжал Глоговский. – Для присуждения ученой степени достаточно признать, что он обладает обширными знаниями и искусен в ведении научного спора. Он доказал это.

– Конечно, – быстро согласился ректор. – Он вполне доказал нам свои знания и риторический дар.

Георгий все еще оставался на кафедре, ожидая окончательного решения. Возбужденный спором, он теперь почти безразлично слушал переговоры ректора и профессоров, хотя и знал, что именно от них зависит его судьба.

– Тем не менее, – скрипел желтолицый, – самый дух его речей не совпадает с догматами нашей церкви.

– В этом пан, пожалуй, прав, – с грустью заметил ректор.

Но Глоговский не уступал:

– Панове, факультет должны принять во внимание, что Франциск не является католиком. Разумеется, об этом можно пожалеть. Однако известно, что он допущен в университет с высокого соизволения его преосвященства архиепископа, попечителя нашего.

Уже готовый возразить, желтолицый вдруг поджал губы, словно сразу глотнул много воды. Ректор возликовал.

– Ну, разумеется, – сказал он с улыбкой. – Ведь не кто иной, как его преосвященство указал нам принять этого юношу, невзирая на его принадлежность к восточной схизме, а стало быть, мы и не можем требовать от Франциска верности католическим догматам. Я полагаю, что мы вправе решить сей вопрос утвердительно.

И ректор торжественно провозгласил о присуждении Франциску, сыну Скорины, происходящему из города Полоцка, ученой степени бакалавра.

– Виват! – гаркнули во всю мочь Николай Кривуш и Вацлав.

– Виват! – повторили почти все студенты.

– Не позволим! – внезапно раздался голос Рейхенберга.

– Не позволим! – завопили его соседи.

Ректор снова нахмурился.

– Рыцарь фон Рейхенберг, – сказал он с достоинством. – Мы уважаем твое благочестие, твое рвение к наукам, твое высокое происхождение. Однако не можем признать за схоларом право вмешиваться в решения ученых мужей факультета.

– Я хочу спасти вас от бесчестия! – громко сказал Иоганн, подходя к столу. – Может ли носить почетное звание ученого человек, запятнавший себя позорным воровством?

Ропот пронесся по залу.

– Подлый клеветник! – крикнул Вацлав.

Георгий стоял бледный как полотно.

– Чем можешь ты подтвердить это тяжелое обвинение? – спросил ректор.

Иоганн подошел к столу и положил перед ректором расписку дядюшки Отто. Ректор медленно прочел расписку вслух.

– Ложь, – прошептал Георгий и тотчас же громко спросил: – Кто написал это?

– Купец Отто из Любека, – ответил торжествующе Рейхенберг и, подойдя к двери, распахнул ее. – Войдите, герр Отто. Пан ректор желает говорить с вами.

Когда к столу, покрытому алым бархатом, подкатилась кругленькая фигурка дядюшки Отто, зал наполнился шумом и движением.

С изумлением, почти с отчаянием Георгий взглянул на Кривуша. Он искал его взгляда, надеясь прочесть в нем разгадку этой неожиданной и странной истории. Но Николай глядел в сторону, и лицо его, казалось, не выражало ничего.

– Это твоя рука? – спросил ректор у дядюшки Отто, указывая на расписку.

– Моя.

– Можешь ли ты принести клятву перед распятием, что написанное здесь – правда?

– Могу.

– Дядя Отто… – взволнованно начал Георгий.

– Франциск, – прервал его ректор. – Вина твоя подтверждается. Ты признаешь ее?

Георгий едва успел перевести дыхание, как Кривуш, перепрыгнув через нижнюю скамью, оказался посреди зала.

– Нет! – крикнул он. – Виновен не Франциск.

– Кто же? – крикнул Глоговский.

– Кто? – спросил ректор. – Назови его имя.

Кривуш, выждав, пока затих в зале шум, ответил громко и спокойно:

– Виновен я… И чтобы доказать это, прошу разрешения задать купцу Отто несколько вопросов.

– Говори, – разрешил ректор.

– Дядя Отто! До этого случая подозревали ли вы Франциска в чем-либо бесчестном?