Георгий Конисский - [12]
В первой половине XVIII в., которому предшествовала эпоха бурного развития естественных наук, интерес к практическому знанию выступает на первое место. Новые времена выдвинули требование обязательной связи мысли и опыта. В отечественной философии тяготение к опытному знанию отразилось в расширении разделов натурфилософии в ущерб метафизике, во введении в натурфилософию разделов прикладных наук — арифметики и геометрии. Под влиянием успехов естествознания наблюдается постепенный отход от канонов аристотелизма и переход на позиции рационализма науки Нового времени.
Философия Декарта, Спинозы, Лейбница проникла в Академию еще в начале XVIII в., но она встречала порой сильное сопротивление со стороны консервативных деятелей. Так, если в 1707 г. Прокопович весьма сочувственно излагает космогонические идеи Декарта, его учение о движении и причинности, то в 1727 г. профессор философии Амвросий Дубневич называет Декарта «фальсификатором всей философии Аристотеля, Фомы (Аквинского), Скота, Альберта Великого и почти всех философов» (12, 275; 302). На пути полного признания учения Декарта профессорами Киево-Могилянской академии в первые десятилетия XVIII в. стоял тот факт, что это учение сводило сущность материи к протяженности и лишало материю других качеств. Однако нельзя было и не заметить, что учение о материи привело Декарта к важным выводам. Из него вытекает, что материя мира (пространство) безгранична, однородна, избегает пустоты и делима до бесконечности. Два первых вывода упразднили средневековые представления о конечности мира и иерархии его физических элементов, два последних нанесли удар по возрожденной во времена Декарта античной теории атомов, представлявшей мир состоящим из неделимых частиц и пустоты, их разделяющей.
Конисский понимает особенности учения Декарта и его отличие от других систем. «Современник Гассенди Картезий, — утверждает он, — почти согласен с Гассенди, считая началами вещей природы частицы различного вида, однако очень расходится с ним, когда утверждает, что локальная протяженность в длину, ширину и глубину имеется у каждой вещи и в самой материи, или теле, а также считает, что не может быть пустого пространства; к тому же хотя не видит границ деления в протяженной субстанции, однако не осмеливается приписать ей бесконечную делимость, как перипатетики, поскольку она, согласно Гассенди и эпикурейцам, будто переходит в атомы, по утверждает, что в маленьких частицах может делиться до неопределенности. Наконец, он хочет, чтобы всякая материя была инертной, чтобы не имела способности к самодвижению, а Гассенди и эпикурейцы считают, что атомы активны и всегда пребывают в постоянном полете и способны к самодвижению» (5, 152).
Конисский согласен с Декартом в вопросе о материальной однородности мира: «Небеса, как и другие тела, состоят из материи и формы, и вероятно, что их материя по виду не отличается от материи подлунных (земных. — М. К.) вещей» (10, 354). Ссылкой на Декарта он подтверждает и свое признание бесконечной делимости материи: «…очень понятен и самый истинный в этом деле Декарт; он ясно утверждает во второй части „Начал“, разделы 34 и 35, что материя делима до неопределенности, т. е. так делима, что человеческий разум не в силах ощутить предел ее делимости (5, 194).
Физика Декарта освободила науку от схоластизированных канонов аристотелизма, дала толчок к экспериментальному изучению явлений звука, теплоты, света и других особенно „таинственных“ явлений природы, а результаты экспериментов позволили перейти к однородной картине мира. Самое значительное завоевание науки XVII в. — убедительный довод в пользу постоянного изменения и развития окружающего мира. Изменения эти невозможно приписать действию бога, ибо оно постоянно и неизменно, объяснил Декарт. Он первый осмелился приписать их природе, правила же, по которым происходят эти изменения, он назвал законами природы. Таким образом, признавая бога — творца мира, Декарт отстранил его от природы. Под влиянием картезианской философии определенные ограничения на бога-творца накладывает и Г. Конисский: „Бог, сотворяя многообразие сего мира, поскольку видел, что любая вещь не может возникнуть без его творения, ни сотворенная существовать, постановил, что всем вещам он отдает свою сохраняющую способность (potentia conservans), однако таким образом, чтобы это сохранение менее всего препятствовало [действию] установленных им законов природы, — иначе противоречил бы сам себе“ (там же, 173). „Сохранение“ это он объясняет просто: „То, что природа сохраняется богом, значит, что сохраняются субстанции, независимые от других вещей“ (там же). Субстанция же, согласно Конисскому, — то, что „существует само собой, не требуя субъекта, к которому бы принадлежало“ (там же).
