Георгий Иванов - [48]

Мне все мерещится тревога и закат,

И ветер осени над площадью Дворцовой;

Одет холодной мглой Адмиралтейский сад,

И шины шелестят по мостовой торцовой.

Я буду так стоять, и ты сойдешь ко мне,

С лиловых облаков, надежда и услада!

Но медлишь ты, и вот я обречен луне,

Тоске и улицам пустого Петрограда.

Люди круга Георгий Иванова с надеждой смотрели на Керенского[8] , иные даже со страстью и пиететом:

И если шатаясь от боли,

К тебе припаду я, о мать,

И буду в покинутом поле

С простреленной грудью лежать, —

Тогда у блаженного входа,

В предсмертном и радостном сне,

Я вспомню: Россия. Свобода.

Керенский на белом коне.

Это стихи друга Г. Иванова — Леонида Каннегисера, написанные 27 июня 1917 года в Павловске. А через неделю вооруженные отряды большевиков вступили в столкновение с войсками Временного правительства. Общественное мнение не придавало большого веса ни большевистским воззваниям, ни их восстанию. «Чувство, что это не может длиться, держалось очень долго, — рассказывал Георгий Адамович. — Я помню, мы с приятелем, поэтом Георгием Ивановым, собирались издавать какой-то поэтический альманах и приеха­ли к банкиру Давыдову, который хотел дать деньги на этот альманах. Мы приехали с тем, чтобы он выписал чек, потому что надо было платить в типографии. Он нас принял и сказал: "Нет, господа, сейчас это невозможно, банки закрыты, я уезжаю сейчас в свое имение; приезжайте через месяц, — конечно, это все успокоится, тогда я выпишу вам этот чек". Это вот характерно — с совершенной уверенностью сказал, чтобы приезжали через месяц, когда все восстановится».

Наступили прекрасные июльские белые ночи, и в одну из них началось выступление против Керенского. Громкие разговоры, взвизгивания, выкрики «долой Временное правительство!», едкая гарь от горящего в окрестностях города торфа. Шло разрушение во всех областях жизни, и после Октябрьского переворота вплелось в обиход слово «разруха». Не хватало продуктов, нечем стало топить, отключали электричество. В ноябре большевики закрыли газеты — даже социалистические. «Русская воля», в которой сотрудничал Георгий Иванов, исключения не составила. В большевистской прессе рекомендовали не употреблять слово «родина». Один из самых популярных в те дни писателей Владимир Короленко говорил, что это слово на новую власть «действует как красное сукно на быков». Накатила первая волна обысков. У только что вернувшегося из эмиграции больного Плеханова, основателя российского марксизма, обыск произвели трижды.

Каждый день того года приносил литературные, политические или житейские новости. Что же входило в круг новостей, интересных для Георгия Иванова? В январе и его стихи несколько раз появляются в еженедельнике «Лукоморье». Его порадовал вышедший в начале 1917 года альманах «Тринадцать поэтов». Подбор участников тщательно продуманный. Это акмеисты — Николай Гумилёв, Осип Мандельштам, Анна Ахматова, Михаил Зенкевич, Г. Адамович, а также сам Георгий Иванов и близкие к атеистам поэты — Михаил Кузмин, Михаил Лозинский, Владимир Шилейко, Михаил Струве, Рюрик Ивнев, Всеволод Курдюмов. И лишь одно имя в этом кругу неожиданное – Марина Цветаева, с которой Георгий Иванов незадолго до того познакомился. С ней ему предстоит встречаться в Париже, в обстоятельствах, о которых ни тот, ни другая теперь не могли и помыслить. Цветаева — единственная москвичка в этом кругу двенадцати петроградских поэтов, стилистически очень отличавшаяся от них.

В апреле в Тенишевском училище (alma mater Осип Мандельштама) прошел вечер современной поэзии и музыки в пользу лазарета для раненых. В тот раз Г. Иванов или стихи вместе с Ахматовой, Есениным, Клюевым, Кузминым, Мандельштамом, Сологубом, Тэффи и Адамовичем. Затем была устроена музыкальная часть с выступлением Сергея Прокофьева, восходящей звезды тех дней. В апреле основатель и издатель «Аполлона» Сергей Маковский навсегда уехал из Петрограда, а вскоре закрылся «Аполлон», с которым Г. Иванов был тесно связан пять лет и со всем энтузиазмом молодости убежденно считал его лучшим русским журналом.

В середине мая Георгий Иванов пришел попрощаться с Николаем Гумилёвым, уезжавшим из Петрограда в экспедиционный корпус на Салоникский фронт. Гумилёв был доволен, что замысел его осуществился, говорил, что поедет в Стокгольм, потом в Норвегию, оттуда в Лондон, затем в Париж.

– Ну а как Африка?

-И в Африке тоже не мешает побывать.

Николай Степанович был чрезвычайно оживлен, полон планов:

– А ты, Жорж, не слишком ли засиделся на месте?

В июне пришла весть, что Гумилёв уже в Париже. В те же дни Г.Иванов узнал о внезапной смерти Кульбина, с кем память связывала первые шаги в литературе.

В сентябре Георгий Иванов читал сборник Анны Ахматовой «Белая стая». Ахматова писала, что книга появилась при «грозных обстоятельствах, транспорт замирал – книгу нельзя было послать даже в Москву… Голод и разруха росли с каждым днем».

В начале 1918 года на улице неподалеку от своего дома он случайно встретил старого друга Алексея Скалдина, с ко­торым не виделся — и сам точно не помнил сколько — может статься, с Пасхи 1915 года. Скалдин уезжал из Петербурга, жил в Архангельске, потом вернулся, переехал на новую квартиру, напечатал осенью 1917 года эзотерический роман «Странствия и приключения Никодима Старшего». О романе Георгий Иванов только слышал, но приобрести не мог, хотя и собирал библиотеку, — нигде в продаже романа не видел. Но, встретившись, говорили они не о «Никодиме», а о том, что негде купить хлеба. Дома у Скалдина горел камин, было тепло, уютно. Выпили вина, условились о следующей встрече, а через два дня Г. Иванову передали записку от Скалдина: «Не приходи ко мне, у меня в квартире засада, из Петербурга приходится удирать».