Геополитика постмодерна - [79]

Модернизация — это суть трагедии русского народа. Вступив в модернизацию, сделавшись ее агентами и носителями, русские в значительной степени утратили связь времен, контакты с традиционным обществом, со своими корнями, с религией, верой, культурой, голосом крови. В последние века именно русские люди были носителями индустриального процесса, в то время когда другие этнические группы и народы России и СССР жили, сохраняя параметры традиционного общества, предындустриального уклада. Русские вложились в модернизацию хозяйства и заплатили за это огромную цену. Но и ее оказалось недостаточно, чтобы пройти этот путь до конца. Это если смотреть с точки зрения поступательного развития. В евразийской перспективе можно сказать, что Россия вошла в цикл модерна, но пошла в этом цикле по своему пути. В таком случае особенность российской модернизации оценивается не как абсолютный провал, а как воплощение своеобразного и неповторимого исторического маршрута, обусловленного и дополненного логикой «событий», разворачивающихся в двух «других мирах», исходя из «гипотезы Вечности».

В данный момент индустриальный цикл в России переживает кризисное состояние. Промышленность, быть может, лишь за исключением отдельных областей ВПК, сильно деградировала и потеряла ритм развития. Сколько сил, жизней, целых народов было загублено в Советском Союзе во имя осуществления модернизации! Были достигнуты впечатляющие результаты, но сегодня весь этот подвиг сведен практически к нулю. Индустриальное развитие либо происходит, либо наступает деградация, и перед лицом внешних конкурентов, и особенно постиндустриальных технологий, все достижения девальвируются. Уровень промышленного производства явно недостаточен, чтобы справиться с переходом к постиндустриальному обществу. И российская экономика стремительно утрачивает наработанные за советский период преимущества. Отсюда переход к роли поставщика необработанных ресурсов — сырой нефти, газа, металлов и т. д. От развитой промышленной экономики Россия переходит к «зачаточной» промышленной экономике, двигаясь по индустриальному циклу модерна в «обратном» направлении — в сторону деградации.

Параллельно этому продолжают вырождаться — как бы по инерции модернизационного периода — аграрный сектор и традиционные формы хозяйства, и большие массы сельского населения — в первую очередь молодежи — перемещаются в мегаполисы и районные центры. К этому добавляются волны новых мигрантов из стран СНГ, оторванных от родных мест и от естественных хозяйственных функций. При этом села и деревни стремительно вымирают, и наряду с падением спроса на промышленных рабочих и сокращением рабочих мест в индустриальном секторе повышается роль потенциального пролетариата — непрофессионального городского населения, способного выполнять лишь неквалифицированную работу.

Таким образом, в современной России сосуществуют одновременно три формации, три парадигмы — предындустриальный сегмент «традиционного хозяйства» (преимущественно в области сельского хозяйства), деградирующий индустриальный сегмент и сегмент постиндустриальной финансово-фондовой сферы, более или менее встроенный в глобальную экономику, но представляющий в ней микроскопический элемент. Причем в этой ситуации есть несколько полуэкономических или неэкономических факторов, которые придают ситуации совершенно особое значение: у России сохраняются значительный запас ядерного оружия, огромные территории, исключительно богатые природными ресурсами (которых столь недостает гораздо более экономически развитым странам) и исторический опыт «имперской» миссии, сформировавшей коллективную идентичность русско-советского человека. Эти три важнейших фактора едва ли могут быть лобовым образом оценены в экономическом эквиваленте — ядерное оружие, как потенциал глобального уничтожения человечества, едва ли имеет конкретную цену и стоит не меньше, по крайней мере, чем все богатства мира; стоимость природных ресурсов можно подсчитать, но их резкое сокращение сравнительно с экономическим ростом ведущих мировых держав может уже в ближайшее время сделать их главнейшей резервной валютой мировой экономики; а духовный потенциал и «имперская» идентичность русского народа способны при определенных обстоятельствах породить такие мобилизационные энергии, которые могут существенно повлиять на хозяйственные процессы — если русские снова почувствуют впереди «великую цель».

Евразийский контекстуальный подход настаивает на том, чтобы учитывать эти не совсем экономические факторы наряду с иными показателями, несмотря на то что установить прямые количественные индексы здесь вряд ли возможно. Вместе с тем фиксация влияния подобных факторов на корректное исследование истории хозяйственных процессов в России дает новый взгляд на понимание многих российских явлений, с трудом укладывающихся в классические схемы.

Евразийский постмодерн: фильтр

Что касается трех экономических формаций, наличествующих в современной России, то к ним у евразийской экономической теории существует дифференцированное отношение. С этой точки зрения самым важным будет точное определение границ каждой из этих фаз в синхронном взаимодействии.