Геологи идут на Север - [46]

Я особенно не возражаю Данилову, но про себя решаю хоть пешком, но добраться до разведки.

* * *

На другой день утром, попрощавшись с Афанасием Ивановичем (он везет грузы на Угольную), отправляюсь к разведчикам. Еду на трех нартах со своим каюром юкагиром Кузьмой Долгановым.

Первые десять километров, хотя и против ветра, мы едем сравнительно быстро. Пробираемся косами и протоками. Кузьма — молодой, тонкий хрупкий парень — то и дело соскакивает с нарты, погоняя оленей. Бежит он быстро, легко перебирая стройными ногами, обутыми в оленьи унты, и часто оборачивается ко мне:

— Ничего, начальник, доедем!

Но я вижу, что загорелое лицо его озабочено. На лице мелькает какая-то нерешительность и неуверенность. Небольшие карие глаза настороженно блестят, а ноздри широко раздуваются, будто он чувствует в воздухе приближение опасности.

Мы останавливаемся на кромке снега за мысом, а дальше вся долина, насколько хватает глаз, покрыта блестящим, будто отшлифованным, льдом. Только мы выходим из-за мыса на лед, как нас моментально отбрасывает сильным порывом ветра обратно, оба мы падаем, падают и олени, беспомощно распластавшись на льду. Кучей катимся назад, припертые ветром, останавливаемся у края реки. После этого мы с Кузьмой действуем осторожнее. Метр за метром, чертя ножами по льду и делая зарубки, мы движемся вперед. Порывом ветра меня вдруг неожиданно отбрасывает от нарт, и я беспомощно качусь, как футбольный мяч.

Ругаясь, цепляясь за торчащие коряги, с трудом останавливаюсь, но все мои попытки двигаться вперед остаются безуспешными, ветер упорно сталкивает меня назад. Пробую идти на четвереньках, но мешает тулуп.

Несмотря на холодный, обжигающий лицо ветер, мне становится жарко.

Олени скрываются за поворотом.

— Подожди, чертов ветерок, ты еще поработаешь на нас, покрутишь динамо, — ругаюсь я сквозь зубы, с трудом стаскивая с себя тулуп. Вырванный ветром из рук, он пролетает несколько метров и как бы прилипает к прибрежному валуну. «Назад поеду, возьму», — думаю я. Без тулупа дело идет легче, и мне удается догнать оленей.

Приходится идти боком или пятиться задом, чтобы не захватывало дыхание. Неожиданно, будто специально поджидала, падает небольшая лиственница, вырванная ветром с корнем. Прижимает вершиной нашу переднюю нарту.

— Чистая беда! Оленей чуть не кончила! — говорит сокрушенно Кузьма, с трудом оттаскивая дерево. Подхваченное ветром, оно стремительно катится по льду, и мы, открыв рты, с удивлением провожаем его глазами, пока оно не скрывается за поворотом реки.

На третьем километре ветер начинает ослабевать и, наконец, в широкой долине почти совсем стихает. К вечеру мы добираемся до разведки.

Мы с Кузьмой отделались легко: у обоих прихватило морозом носы и щеки.

— Ну, походите месяц с почерневшими носами, и все пройдет, — утешают нас разведчики.

Разведка расположена в узком, зажатом высокими горами ключе. Мы с трудом пробрались сюда на нартах по долине ключа, заваленной огромными зеленоватыми и белесыми валунами, торчащими из-под снега.

Поисковики-разведчики, четыре шурфовщика, прораб и каюр с тремя нартами оленей всего полмесяца тому назад пришли сюда.

Долина безлесна. На оленях, а больше на себе разведчики перевезли из устья ключа лес, построили барак, сложили русскую печь. Устроились с «комфортом» и после этого приступили к шурфовке.

Сейчас они наперебой расспрашивают меня о новостях — «материковских» и местных, с базы экспедиции.

Больше всех одолевает расспросами Ткаченко — молодой, с широким лицом украинец.

— У нас на Полтавщине уже насчет сева подумывают, — говорит он, хитро сощурив глаза, — а туточки, нехай их хвороба возьмет, такие морозяки стоят — аж дух захватывает. Пропадешь в горах, так и заховают тебя где-нибудь в шурф, и штагу вместо креста чертяги-приятели поставят.

— Я что-то не узнаю вас, Ткаченко, откуда такие мрачные мысли?

Вдруг он, наклонившись ко мне, озабоченно спрашивает:

— Случаем ничего не слыхали насчет нашего дела о пожаре? Акт на нас составили летом.

— А, вот в чем дело! Понятно. Дело прекращено. Можете спокойно работать.

— Не шуткуете?.

— Нет, какие шутки, Валентин Александрович все уладил.

— Ну, тогда живем, ребята! Скажи на милость, хвороба его возьми, какая оказия из-за этого чертова дымокура вышла, чуть тайгу не спалили. А тут еще пласты угля загорелись, проклятущие. Горит, как скаженный, его тушишь, а он горит. Чуть сами с ним не сгорели.

— Ну, теперь хорошо, а то мои ребята совсем носы повесили, — вмешивается в разговор прораб Василий Александрович Сизов. — Теперь работа скорее пойдет. Уж тут прошу мне, старику, верить. Соцобязательство возьмем. Степановых ребят вызовем на соцсоревнование.

За чаем он, потирая лысину, с увлечением рассказывает о десятке мест с «верным металлом», где, по его мнению, следует «шурфануть».

— Верьте мне, старику, я всю тайгу вдоль и поперек прошел, — размахивая руками, говорит он. — Все зубы в тайге потерял от цинги да недоедания, но своего добьюсь, не я буду, если не найду богатое месторождение. Восемь лет тому назад, чтобы попасть на Колыму, я устроился простым рабочим в лесную экспедицию, а сам лоточек сделал и везде, где можно, пробы брал. Они лесные богатства описывают, а я пробы беру. И поверьте мне, старику, будет металл в вершине Колымы.