Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 9 - [236]

— Что ты так смотришь?

— Тебе неприятно?

— Нет, я только спрашиваю.

— Ягенка?

— Что?..

Збышко глубоко вздохнул, пошевелил губами, словно собираясь начать долгий разговор, но, видно, ему не хватило мужества, и он снова повторил:

— Ягенка?

— Что?..

— Я боюсь сказать тебе…

— Не бойся. Я простая девушка, не дракон.

— Ясное дело, не дракон! Вот дядя Мацько говорит, будто хочет брать тебя!..

— Хочет, да не за себя.

И она умолкла, словно испугавшись собственных слов.

— Господи боже! Ягуся, милая… А что же ты, Ягуся? — воскликнул Збышко.

Ее глаза неожиданно наполнились слезами, красивые губы дрогнули, а голос стал таким тихим, что Збышко едва ее расслышал:

— Батюшка и аббат хотели… а я — ты… ты знаешь!..

Радость, как пламя, охватила вдруг при этих словах его сердце, он схватил девушку на руки, поднял ее вверх, словно перышко, и закричал в упоении:

— Ягуся! Ягуся! Золото ты мое! Солнышко мое!..

Он кричал так, что старый Мацько подумал, не стряслось ли что-нибудь, и вбежал в горницу. Увидев Ягенку на руках Збышка, он изумился, что все случилось так неожиданно скоро, и воскликнул:

— Во имя отца и сына! Опомнись, парень!

А Збышко подбежал к нему, опустил Ягенку на землю, и оба они хотели повалиться старику в ноги, но не успели они это сделать, как Мацько обнял их своими жилистыми руками и крепко прижал к груди.

— Слава богу! — сказал он. — Знал я, что этим дело кончится, а все-таки какая радость! Благослови вас бог! Легче будет помирать… Золото

— не девка… И для бога, и для людей! Верно говорю! А теперь, коли дождался я такой радости, будь что будет! Бог послал испытания, но бог и утешил. Надо ехать в Згожелицы, Яську сказать… Эх, если бы жив был старый Зых!.. И аббат… Но я вам их обоих заменю, ведь, сказать по совести, так я вас обоих люблю, что и говорить-то стыдно…

И хотя в груди его билось твердое сердце, он так растрогался, что ком подкатил у него к горлу; он еще раз поцеловал Збышка, затем в обе щеки Ягенку и, пробормотав сквозь слезы: «Не девка — мед!» — отправился на конюшню, чтобы приказать седлать коней.

Выйдя во двор, он от радости зашагал прямо по цветам царского скипетра, которые росли перед домом, и, как пьяный, уставился на их темные венчики, окаймленные желтыми лепестками.

— Ну вот, целая куча вас тут, — сказал он, — но Градов Богданецких, даст бог, побольше будет.

И, направляясь к конюшням, стал под нос себе пересчитывать:

— Богданец, владения аббата, Спыхов, Мочидолы… Бог всегда знает, к чему ведет, а пробьет час старого Вилька, так стоит купить и Бжозовую… Отличные луга!..

Тем временем Ягенка и Збышко тоже вышли во двор, радостные, счастливые, сияющие, как солнце.

— Дядя! — позвал издали Збышко.

Мацько обернулся к ним, раскрыл объятия и начал кричать, как в лесу:

— Эй! Эй! Сю-да!..

XLV

Они жили в Мочидолах, а старый Мацько в Богданце возводил для них замок. Он усердно трудился, потому что фундамент хотел вывести из камня на известке, а сторожевую башню поставить из кирпича, который нелегко было добыть в округе. В первый год он вырыл рвы, что не составило особого труда: холм, на котором должен был выситься замок, был когда-то, быть может еще в языческие времена, обнесен рвами, так что пришлось только расчистить эти старые рвы, выкорчевать деревья и шиповник, которыми они поросли, а затем углубить их и укрепить. При углублении докопались до родника, который забил с такой силой, что в короткое время все рвы наполнились водой, и Мацьку пришлось подумать о том, как отвести ее. После этого старый рыцарь возвел на валу острог и стал готовить лес для стен замка: дубовые балки толщиной в три обхвата и лиственничные, не гниющие ни под глиняной обмазкой, ни под дерновым покрытием. Несмотря на постоянную помощь згожелицких и мочидольских мужиков, возводить стены Мацько начал только через год, но работал с усердием, потому что Ягенка незадолго до этого разрешилась от бремени близнецами. Словно свет увидал старый рыцарь, было теперь для кого хлопотать и трудиться, знал он теперь, что не угаснет род Градов и Тупая Подкова не раз еще обагрится вражеской кровью.

Близнецов назвали Мацьком и Яськом.

— Парни — загляденье, — говорил старик, — таких во всем королевстве днем с огнем не найдешь.

Он сразу без памяти их полюбил, а в Ягенке души не чаял. Кто только хвалил ее при нем, мог от него чего угодно добиться. Все искренне завидовали Збышку и прославляли Ягенку не из корысти, а потому, что она и впрямь была гордостью всей округи, прекрасная, словно самый роскошный цветок на лугу. Мужу она принесла большое приданое и нечто еще большее — большую любовь, красу, которой ослепляла людей, и такой закал, что им мог бы похвалиться не один рыцарь. Ей ничего не стоило через несколько дней после родов встать с постели и заняться хозяйством, а потом поехать с мужем на охоту или рано утром поскакать верхом из Мочидолов в Богданец, а к обеду вернуться к Мацьку и Яську. Муж любил ее и берег как зеницу ока, любил старый Мацько, любили слуги, с которыми она обходилась по-людски, а когда по воскресеньям она входила в кшесненский костел, ее встречал шепот удивления и восторга. Прежний ее поклонник, грозный Чтан из Рогова, женатый на крестьянской дочери, любил после обедни выпить в корчме со старым Вильком из Бжозовой; подгулявши, он говаривал старику: