Генрих Третий. Последний из Валуа - [62]

После договора, подписанного в Болье, его мучили угрызения совести. Он считал, что нарушил данную при коронации клятву сохранить в целостности свое королевство, и стремление исправить эту ошибку станет теперь его единственной путеводной звездой в борьбе как с католиками, так и с протестантами.

Глава 5 Мир короля (7 мая 1576 – 17 сентября 1577)

Целых два месяца после подписания «мира монсеньора» король отказывается видеть Екатерину. Он не может ей простить, что она довела его до подобного унижения, и еще меньше – что она противопоставила ему интересы брата, которого он ненавидел за трусость и манию величия.

Хорошо зная своего сына, Екатерина защищалась, взывая к его чувствам: «Вы весь мой!» – восклицала она в письме. Они помирились, но от былого могущества королевы-матери не осталось и следа.

Она по-прежнему сидит рядом с королем на заседаниях совета, он по-прежнему доверяет ей разнообразные поручения, а порой – и регентство, но он больше не относится к ней как к своему наставнику. «Что бы я ни сделала, ему все не нравится!» – жаловалась старая королева. Конечно, она могла ото всего отказаться и вполне достойно удалиться на покой, но для этого ей не хватало мужества. Она согласна даже на роль министра – лишь бы не оставлять политику, сладкую отраву власти.

Эта маленькая семейная революция совпала по времени с большими переменами в жизни короля.

До 1576 года Генрих боролся со своей натурой. Когда власть Екатерины над ним закончилась, упали последние барьеры. Достоинства королевы Луизы, ее нежность, скромность, целомудрие были бессильны против демонов, которые, изведав яда Венеции, пытались вырваться наружу.

Конечно, оставалось еще общественное мнение; оно было вполне способно остановить короля, для которого любовь народа значила столь много. Но разве от этой любви что-нибудь оставалось? Все в Генрихе становилось поводом к гнусным памфлетам. Король любит собак, он недавно купил двух щенков – вот и пища для музы памфлетистов на целую неделю.

На подобную несправедливость и злобу Генрих отвечает вызовом, чтобы показать своим хулителям, насколько он ими пренебрегает.

В начале лета король приобретает близ Монлери замок д’Оленвиль, окруженный огромными лесными угодьями, и преподносит его в дар своей жене, но Луиза, слишком скромная, никогда не появлялась тут без особого приглашения.

Генрих же, напротив, предпочитал его всем своим замкам. И если государственные заботы ему позволяли, он уезжал в д’Оленвиль в сопровождении молодых дворян, заменивших ему Дю Гаста.

Сен-Мегрен, Келюс, Грамон, Ливаро, Сагонь, Сен-Люк – блестящие молодые люди, очень скоро ставшие олицетворением скандала! Они были красивы, отважны, страстно преданы королю, своему другу. Почти все они были моложе тридцати, и все были готовы героически отдать свои жизни за Генриха III. Памфлетисты быстро окрестили их «мальчиками» короля.

Следует признать, что первые куплеты появились при дворе и принадлежали перу Филиппа Депорта, а заключительный штрих в карикатурный портрет Генриха III внес остроумный Агриппа д’Обинье.

По договору, заключенному в Болье, Перон отходил Конде. Но когда принц хотел вступить в свои владения, губернатор города д’Юмьер захлопнул дверь перед его носом, а несколькими днями позже объединившаяся пикардийская знать образовала Лигу для «защиты Святой римско-апостольской католической церкви» от ереси.

Душой этого замысла были иезуиты и францисканцы. Исполненные решимости создать отделения Лиги по всей Франции, они разъехались по всем провинциям с целью объединить католиков, возмущенных победами протестантов. Мрачные и грозные, как пророки, они останавливались в больших городах и маленьких деревушках, призывая истинных христиан не щадить ни своих жизней, ни богатств ради благого дела. И люди откликались, вступали в Лигу и, достав старые кирасы, присоединялись к процессии монахов.

Энтузиазм парижан дошел до экстаза. По улицам города, возбуждая толпу, в памяти которой еще жило опьянение Варфоломеевской ночи, шастали монахи всех братств: доминиканцы, кармелиты, францисканцы. Они призывали не только защитить единство веры, но и укрепить права парламента, каждые три года созывать Генеральные штаты и восстановить законы, те, что были «при Хлодвиге¹⁷, первом христианском короле».

Надо сказать, что Лига существовала и была достаточно сильной организацией уже с 1561 года, когда во главе правоверных католиков встал Лотарингский дом и повел борьбу против гугенотов и слишком умеренной политики двора. Но смерть Франсуа де Гиза, политический гений Екатерины и, наконец, Варфоломеевская ночь помешали ей выйти на авансцену, и только победа протестантов выдвинула Лигу на первый план в общественной и политической жизни страны.

Подлинную силу Лиги составляли не толпы, орущие «Смерть гугенотам! Брата Генриха в монастырь!», а тайные организации, которые опутали своей сетью всю страну. Монастыри стали убежищами для членов Лиги, среди которых было немало подлинных революционеров, мечтавших перевернуть основы государства.

У этого тела была голова: она находилась во дворце Гиза, а мозгом стали иезуитские колледжи.