И последний англичанин остался один, задыхаясь от рыданий, громко жалуясь самому себе:
— Гарри! Ты ненавидишь перемены? Ты против прогресса? Ты же видишь, разве не так, в чем причина всего этого? Эти корабли, и реактивные лайнеры, и обещание погоды, подтолкнувшее людей к отъезду? Я понимаю, — говорил он, — я понимаю. Как могли они противиться, если после бесконечного ожидания оказались в преддверии вечного августа? Да, да!
Он рыдал, скрежетал зубами и привстал над обрывом, чтобы погрозить кулаками вслед удаляющемуся в небе вертолету.
— Предатели! Вернитесь!
Не можете же вы покинуть старую Англию, не можете отринуть Пипа и всю эту галиматью, Железного Герцога и Трафальгар, Хорсгардс под дождем, Лондонский пожар 1666 года, самолеты-снаряды и сигналы воздушной тревоги во второй мировой войне, новорожденного короля Эдуарда Второго на дворцовом балконе, траурный кортеж на похоронах Черчилля, который все еще на улице, дружище, все еще на улице! И Цезарь пока не направился в сенат, и таинства, которые сегодняшней ночью совершаются в Стоунхендже. Отринуть все это, это, это?!
Стоя на коленях над обрывом, Гарри Смит рыдал в одиночестве, последний король Англии.
Вертолет уже улетел, влекомый полуденными островами, где лето поет свою сладостную песню голосами птиц.
Старик обернулся, чтобы обозреть окрестности, и подумал: ведь здесь все так же, как и сто тысяч лет назад. Великое безмолвие и великая девственная природа, а теперь еще и опустевшие мертвые города и король Генрих, старик Гарри, Девятый.
Он почти вслепую пошарил в траве и нашел свою затерявшуюся сумку с книгами и кусочки шоколада в мешке и поднял свою Библию и Шекспира, а кроме того, захватанного Джонсона и словоохотливого Диккенса, Драйдена, Попа и вышел на дорогу, огибавшую всю Англию.
Завтра Рождество. Он желал благополучия миру. Люди, живущие в нем, уже одарили себя солнцем, и так они поступили везде. Швеция необитаема. Норвегия опустела. Никто больше не живет в холодных краях Господа Бога. Все греются у континентальных очагов в самых прекрасных его владениях, при теплом ветре, под ласковым небом. Нет больше отчаянной борьбы за выживание. Люди, обретшие новую жизнь в южных пределах, подобно Христу, в такой день, например, как завтрашний, поистине вновь припадают к вечным и младенческим яслям…
Сегодня вечером в какой-нибудь церкви испросит он прощения за то, что назвал их предателями.
— Еще одно напоследок, Гарри. Голубое.
— Голубое? — спросил он себя.
— Где-нибудь там, на дороге, найди голубой мелок. Разве англичане не разрисовывали себя когда-то такими?
— Голубые люди, да, с головы до ног!
— Наш конец в нашем начале, а?
Он плотно натянул свой картуз. Дул холодный ветер. Он почувствовал, как первые колючие снежинки коснулись его губ.
— О, замечательный мальчик! — сказал он, высовываясь из воображаемого окна в золотое Рождественское утро, старик, рожденный заново и задыхающийся от радости. — Изумительный ребенок! А не знаешь ли ты, продали они уже большую индюшку, что висела в окне курятной лавки?
— Она и сейчас там висит, — ответил мальчик.
— Так сбегай и купи ее, да возвращайся с приказчиком. Получишь от меня шиллинг. А обернешься в пять минут, дам полкроны.
И мальчик отправился в путь.
И, застегнув куртку, захватив книги, старик Гарри Эбинизер Скрудж Юлий Цезарь Пиквик Пип, вкупе с еще полутысячей других, зашагал по зимней дороге. Дорога была долгой и прекрасной. Волны с орудийным грохотом обрушивались на берег. Ветер задул в свою волынку на севере. Десять минут спустя, когда он, напевая, скрылся за холмом, казалось, вся английская земля затаилась в ожидании новых людей, которые в один уже недалекий теперь день в истории могут ступить…
